Государственники в России

Дмитрий “Гоблин” Пучков - один из самых популярных политических блогеров Рунета - недавно признался в своих взглядах. Оказалось, что он - “государственник”. Очень многие хотели бы видеть его коммунистом, поскольку он часто высказывается против капитализма и, тем более, против современных западных государств, а к себе в студию приглашает в том числе и левых.

Но Дмитрий Юрьевич давно уже заявлял, что коммунистом себя не считает, и в компартию в своё время не вступил потому, что, мол, не дотягивал до этого по моральным качествам. Однако, думается, что дело тут не в морали, ибо “коммунисты вообще не проповедуют никакой морали” (слова Маркса). Да и как-то наивно было бы политические взгляды выводить из одной лишь нравственности.

В чём же разница между коммунистами и государственниками? Стоит ли им быть союзниками, попутчиками или, может быть, врагами?

Для начала определимся, что вообще исповедуют первые и вторые.

Коммунисты - а особенно марксисты, как наиболее массовое течение среди крайне левых - утверждают, что современное капиталистическое общество развивается по нескольким направлениям, которые рано или поздно, но неизбежно приведут его к гибели. Взамен же человечество построит бесклассовое, безгосударственное общество с крайне высокой производительностью труда, способной легко обеспечивать все основные потребности населения. Таким образом, человек будет освобождён от рутины и тяжёлого, отупляющего труда, а время будет тратить на своё и общественное развитие. Тенденции капитализма, которые к этому ведут, следующие:

1. Укрупнение капиталистических производств, вызванное эффектом масштаба. То есть, тем простым фактом, что в больших масштабах издержки на единицу продукции ниже. Засчёт этого эффекта при прочих равных условиях мелкий бизнес всегда проигрывает крупному чисто экономически и поглощается им. Укрупнение бизнеса в конце концов приводит к монополизации, а монополии, во-первых, не подчиняются законам рынка, а во-вторых, используют внутри себя плановую систему хозяйства. Всё это склоняет чашу весов от рыночной анархии к планируемой в масштабах всего общества экономике.
2. Нарастание противоречия между классом наёмных работников и классом собственников, то есть капиталистов. Рыночная экономика устроена так, что при сделках больше выигрывает та сторона, агенты которой меньше конкурируют друг с другом. Поскольку нанимателей на рынке труда мало (и чем дальше, тем меньше - см. пункт 1), а наёмных работников - чрезвычайно много, и они разобщены, то последние оказываются в заведомо проигрышном положении. Наёмные работники, особенно без высокой квалификации, почти всегда остаются лишь с прожиточным минимумом на руках, а львиная доля прибавочного продукта достаётся капиталистам. При этом почти весь общественный продукт производится именно наёмными работниками, а собственнику достаточно крупного капитала нужно лишь “стричь купоны”, чтобы жить припеваючи. Всё это порождает стремление угнетаемых работников положить конец такому порядку вещей. Причём под ликвидацией капитализма понимается прежде всего устранение частной собственности на средства производства, передача всех предприятий в руки работников, и вовлечение широких народных масс в управление производством.
3. Всё более ускоряющийся технологический прогресс позволяет снизить время труда, необходимое для удовлетворения базовых потребностей, а освободившееся время потратить на общее развитие людей. Работники физического труда смогут осваивать науки, работники умственного труда - помогать с тяжёлой работой первым. Благодаря этому можно снизить степень разделения труда, в том числе ослабить противоположность между трудом физическим и умственным, мужским и женским, и так далее. Всё это создаёт предпосылки для создания бесклассового общества. То есть, общества всесторонне развитых людей, где не существует закрытых групп, занимающихся строго определённым видом деятельности и имеющих поэтому определённое (высокое или низкое) положение, слишком много или слишком мало власти, ресурсов и т.д..
4. Растущее равенство людей постепенно делает ненужным и государство как институт общества, довлеющий над массами в интересах немногочисленного правящего класса. Как говорится в одной внутри-левой шутке, “где каждый вождь - там никто не вождь”. Однако, это не значит, что в обществе будет царить хаос - просто возникающие конфликты будут настолько умеренны и малочисленны, что их можно будет решать в рабочем порядке, без содержания отдельной репрессивной системы. Даже в рамках капитализма зародыш такого устройства можно увидеть, например, в сравнении Норвегии и США. В первой стране уровень неравенства довольно низок, и как следствие там низкое число преступлений на душу населения и малое число тюрем, а во-второй - высокий уровень неравенства, огромное число преступлений и тюрем.

При этом надо понимать, что конфликт между рабочим классом и капиталистами часто принимает жестокие формы. Как предполагали классики (Маркс, Энгельс, Ленин) и как случалось на практике (Парижская коммуна, первые годы Советской России), взявший власть пролетариат вынужден установить свою диктатуру, чтобы подавить сопротивление сверженного класса и национализировать средства производства. Там же, где коммунисты не были готовы устанавливать диктатуру, ответное сопротивление буржуазии заканчивалось катастрофой, причём не только для коммунистов и рабочих, но в конечном счёте и для человечества (например, неудавшиеся революции в Германии на рубеже 10-х и 20-х годов прошлого века).

Таким образом, хотя коммунисты и выступают против любого государства в перспективе, они признают, что на первое время им самим понадобится государственный аппарат.

Что касается понятия “государственник”, то оно гораздо менее устоявшееся, и понимается чаще интуитивно как “человек, стремящийся максимально усилить государство”. Обычно такая позиция объясняется тем, что:

1. Сильное государство означает порядок в обществе, механизмы всех институтов работают как часы.
2. Сильная армия гарантирует защиту внутреннего строя от внешних врагов, каким бы этот строй ни был.
3. Щедро финансируемые силовики гарантируют безопасность общества от преступности и вырожденцев, способных изменить строй изнутри.
4. Централизация власти спасает перегибов на местах, анархии, а также позволяет сэкономить на гос. аппарате с помощью пресловутого эффекта масштаба.

Глядя глазами обывателя на современную Россию (период укрепления государства) по сравнению с 90-ми (период крайне слабого государства), действительно можно найти массу подтверждений для пунктов выше.

В 90-е ВВП страны просел на 42% по сравнению с 1988-м годом, а индекс промышленного производства - на 56%. А за период укрепления власти с 1995-го по 2019-й ВВП по паритету покупательной способности на душу населения вырос более чем в 5 раз: с 5611 долларов до 29181 долларов.

В 90-е по всей стране были страшные задержки зарплат, на некоторых предприятиях “зарплату” выдавали продукцией, а ненадёжность рубля привела к тому, что многие расчёты велись в долларах, а иногда - буквально в водке[1][2]. Сейчас россияне получают, может быть, и мало, но зато довольно стабильно: основной источник новостей о многомесячных задержках зарплаты - это всё-таки ДНР и ЛНР (где с 2014-го как раз идёт период слабого государства).

В 90-е страну каждую неделю трясло от кровавых разборок “братков”, и частенько под горячую руку им попадали невиновные люди. Сейчас выжившие “братки” прочно встроились в государственную систему и стригут бабло с лохов исключительно мирными, цивилизованными методами (что удачно было запечатлено в фильме Алексея Балабанова “Жмурки”).

В 90-е в России было пруд пруди всякой оппозиции - от откровенных нацистов до анархо-коммунистов. Причём и те, и другие могли спокойно водить шествия по улицам и площадям. К 2019-му практически всей несистемной оппозиции стали запрещать публичные мероприятия по формальным основаниям и под угрозой огромных штрафов и сроков. А сейчас, в 2021-м году шествия по стране водит только партия власти, потому что на остальных действуют коронавирусные ограничения. Но с точки зрения обывателя это-то как раз и является плюсом. Обыватель не хочет понимать, что многие задачи решаются только политическими, массовыми действиями, а потому живёт по принципу “работать надо, а не митинговать”. Для таких людей разнообразие оппозиции и бурление в политическом поле означает хаос и раздрай, отсутствие порядка.

В 90-е власть принадлежала “семибанкирщине”, дёргающей за ниточки президента-алкаша, и постоянно устраивающей междоусобицы. Сейчас класс крупных собственников консолидирован, называет себя “социально-ответственными бизнесменами” (социально-безответственный бизнес отдаётся на аутсорс) и всегда выступает единым фронтом с президентом и партией. Да что уж говорить, даже парламентские оппозиционеры прекрасно ладят друг с другом и с Единой Россией.

Многие, конечно, жалуются, что с укреплением капитализма теряются такие приятные вещи как бесплатная медицина, бесплатное образование и т.д. Но, опять же, здесь кроется некоторое лукавство: в 90-е многие эти вещи тоже были платными, просто оплачивались по другим каналам - через блат и взятки. Всё равно нужно было врачу занести конфеты и коньяк, всё равно нужно было помочь школе деньгами на ремонт. Сейчас на смену неформальному коньяку пришла формальная платная медицина, с чётким прейскурантом. Активно развиваются платные школы, детские сады и ясли, где амортизационная стоимость ремонта школы уже входит в стоимость занятий для ребёнка. Можно жаловаться на платные медицину и образование, но когда они платны официально и по рыночной цене, это даёт уверенность в завтрашнем дне. По крайней мере, богатые люди могут быть уверены, что на свои деньги они смогут обеспечить себя и своих родственников хорошим уровнем сервиса, а заодно держаться подальше от нищебродов.

Короче говоря, у становления российской государственности с 1990-х по 2020-е была масса плюсов. А те минусы, которые можно найти, скорее стоит списать на сравнение не с 90-ми, а примерно с 70-ми, то есть с периодом сильного государства в Советском Союзе.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что, скажем, либералам-навальнистам, требующим ослабления государства, не хватает народной поддержки, чтобы бороться с действующим режимом. В то время как некоторые государственники вроде Дмитрия Юрьевича Пучкова продолжают набирать популярность - и именно искреннюю популярность, а не массовку, согнанную из-под палки.

Однако в этой статье мы говорим об отношениях государственников не столько с либералами, сколько с коммунистами. И вот тут-то начинаются проблемы, потому что уже из последнего пункта про коммунистов должно быть понятно, что между ними заложен неразрешимый конфликт на уровне определения. Государственники хотят максимального усиления госаппарата, а коммунисты, пусть и в конечном счёте, но его полной ликвидации.

Как же так получается, что некоторые пропагандисты отлично совмещают про-коммунистическую и про-государственную риторику?

Чтобы ответить на этот вопрос, нужно прежде всего осознать, что у общественных формаций (феодализм, капитализм, социализм, коммунизм и т. д.) есть фазы существования: становления, расцвета, упадка. И, как правило, во время фаз становления и упадка вокруг царит хаос. И наоборот, в фазе расцвета удаётся поддерживать высокий уровень порядка. В формациях, предполагающих государство (рабовладельческий строй, “азиатский строй”, феодализм, капитализм, социализм эпохи диктатуры пролетариата), таким образом, фаза расцвета ассоциируется с “сильным государством”, а фазы становления и упадка - со “слабым государством”.

Давайте посмотрим на следующую иллюстрацию по фазам российского общества за последнее столетие с небольшим:

Это изображение чрезвычайно упрощённое, здесь не введены чёткие критерии “силы государства” (но в целом под ней понимается способность действующей власти принуждать к соблюдению своих же законов, регламентированность жизни этими законами, количество чиновников на душу населения), не соблюдён масштаб по оси времени, проигнорированы мелкие колебания усиления и ослабления власти, не учтено влияние Второй мировой войны и т. д. Тем не менее, эта схематичность должна помочь разобраться в разнице взглядов коммунистов и государственников.

Я выделил 3 основных периода “сильного государства” за последние столетия - поздняя Российская Империя, Советский Союз от 30-х до 70-х, и Российская Федерация примерно с середины 00-х по настоящее время. Слабое государство - примерно с 16-го года по 29-й (упадок Империи, 2 революции, гражданская война и НЭП - вплоть до начала коллективизации и индустриализации), а также период с 80-х, развал СССР, 90-е и первые годы правления Путина (примерно до разгрома оппозиционных олигархов типа Ходорковского). Конечно, были периоды слабого и сильного государства и до рассматриваемого участка, но они нас не интересуют, потому что они не были сопряжены со сменой формаций.

Так вот, в советское время (а отчасти и сейчас) нас учили разделять периоды человеческого развития именно по формациям. То есть “ранний капитализм” и “поздний капитализм” мы объединяем в один большой период - “капитализм”, и нас мало интересует, было ли там государство сильное или слабое. И до сих пор для марксистов правильным считается именно такое разделение. То есть, разделение по диагоналям, как на следующей схеме:

Но что, если мы посмотрим на ту же схему глазами обывателя, который плохо разбирается в политических терминах, но на бытовом уровне может различить “бардак в стране” и “порядок в стране”? Или, аналогично, что, если мы посмотрим на эту схему глазами тусовочного анархиста, для которого главное, чтобы государство не лезло в его жизнь, а какова природа этого государства - его не интересует? Тогда схему нужно разделить не по диагоналям, а по горизонталям:

Так вот, если мы прочертим линии “приемлемого общественного устройства” для социалистов и государственников, то мы получим точку пересечения - это период сильного государства в Советском Союзе:

Наличие такого пересечения предопределяет существование так называемых “красно-коричневых” - одного из вида государственников.

Почему их называют “красно-коричневыми”? В политике красный цвет традиционно ассоциируется с коммунистами, а коричневый - с фашистами. Фашисты - это сторонники максимального усиления роли государства, но при сохранении частной собственности на средства производства, то есть, при сохранении капитализма.

Иными словами, такому государственнику всё равно, кто будет у власти - красные или коричневые - лишь бы государство при этом крепло. Его устроит любая из верхних точек кривой (иногда даже феодальный абсолютизм), поэтому его и называют “красно-коричневым”.

Но разве может человек совмещать эти взгляды? Разве может ему быть без разницы, кто строит сильное государство в его стране - коммунисты или фашисты?

Давайте спросим Сергея Ервандовича Кургиняна - политолога, приближённого к Администрации Президента, регулярного участника ток-шоу на федеральных каналах, автора программы “Суть Времени” и лидера одноимённой организации, оправдывающей советский опыт и резко противопоставляющий его либерализму:

“Ситуация с Россией настолько мучительна и опасна, что если бы в России были русские фашисты, стремящиеся даже к разгрому всех коммунистических сил, к которым я себя отношу, и к установлению каких-то там совсем не тех типов власти — нежели те, которые я считаю правильными, — но эти люди отстаивали бы территорию и наращивали ее, то я бы, вздохнув, их поддержал. Потому что Россия — важнее идеологии...”

“Смысл игры” №60 (https://eot.su/node/17490)

Вот вам типичный пример “красно-коричневого” политика, которого “красность” и “коричневость” интересуют постольку, поскольку речь идёт об усилении государства.

И конечно, надо понимать, что таких красно-коричневых у нас в стране тьма. Прежде всего потому, что стране довелось пожить с сильным государством при социализме, и более того, наибольшего могущества наше государство как раз во времена СССР и достигло.

Общий же смысл таков, что если коммунист задружится с таким государственником, а потом вдруг появятся фашисты, готовые прицепить к стране побольше территорий, то государственник, “вздохнув”, воткнёт коммунисту нож в спину, а сам пойдёт прислуживать фашистам.

С другой стороны, с точно таким же успехом государственники “переманиваются” и от фашизма к коммунизму, если убедить их, что в результате построения социализма порядка будет ещё больше.

Захотите сыграть в русскую рулетку - объединяйтесь с государственниками.

Государственники в мире

Не стоит думать, что явление “красно-коричневых” известно только у нас. Популярность СССР, восхищение его экономическими и технологическими успехами привели к тому, что в массовой политологии на Западе левых стали разделять на “авторитарных” и “неавторитарных”. Подразумевая, что “авторитарные левые” - это как раз сторонники сильного государства по типу среднего и позднего СССР, включая особенно сталинистов, а “антиавторитарные левые” - это анархисты, а также социал-демократы и троцкисты (последние - постольку, поскольку они выступают против сталинистов, хотя сам Троцкий был тем ещё сторонником железной дисциплины).

Само словосочетание “авторитарный левый” - это оксюморон, по определению. Исторически, со времён Великой французской революции, левыми назывались как раз наиболее радикальные и последовательные сторонники лозунга “свобода, равенство и братство” (прежде всего, якобинцы). А правыми были, наоборот, сторонники монархии. Соответственно, ультра-левыми с тех пор назывались анархисты, умеренно левыми - социал-демократы, центристами и право-центристами - либералы, ультра-правыми - нацисты и фашисты и т.д. Короче, если левый, то неавторитарный, а если авторитарный, то не левый.

С другой стороны, аналогичный процесс произошёл и на правом фланге после Второй мировой войны: поскольку либералы исторически считались “право-центристами”, им хотелось бы, с одной стороны, дистанцироваться от настоящих левых, а с другой - от фашистов и нацистов, ассоциироваться с которыми было совсем не комильфо в те годы.

В результате, либералы, либертарианцы и прочие право-центристы сначала записали Гитлера в “авторитарные правые” (с намёком на то, что они сами - “антиавторитарные правые”), а затем и вовсе в “левые” на том основании, что “он тоже был сторонником сильного государства, как и Сталин”. При этом, якобы, правыми должны считаться противники государства. Нужно ли после такого считать анархистов “ультра-правыми”, авторы концепции не уточняют.

В конце концов, из творческих мук либералов родилась химера, известная сейчас в Интернете как “двумерные политические координаты”:

Если бы мы всерьёз задались целью построить такое двумерное политическое пространство с двумя осями, то мы бы обнаружили, что верхний-левый и нижний-правый углы пустуют, потому что авторитаризм предполагает неравенство (люди разделяются на авторитетных и неавторитетных), а антиавторитаризм - равенство. Левые же, по историческому определению, являются как раз сторонниками равенства, а правые - сторонниками неравенства.

Защитники двумерной системы могут парировать тем, что у них по горизонтали располагается отношение к экономике, а по вертикали к политике. К этому, однако, сложно относиться всерьёз, потому что “политика - это концентрированная экономика”. В современном мире деньги хорошо конвертируются во власть, а власть в деньги; экономическое расслоение рано или поздно приводит к расслоению правовому (т.е. политическому) и т.д. Попытки создать, допустим, общество без государства при сильных корпорациях приведут просто к тому, что корпорациям придётся взять государственные функции на себя, как это делают сейчас криминальные картели в гетто Латинской Америки, якудза для “ночной жизни” в Японии и т.д.

Поэтому из всего двумерного политического пространства мы бы получили заполненной лишь более-менее узкую диагональ из нижнего-левого угла в верхний-правый:

(положение идеологий на схеме условное - некоторые ближайшие соседи могут меняться местами из-за нюансов в подтипах идеологий)

Тем не менее, стараниями правых двумерная система давно распространилась по миру и обосновалась даже в России, где, казалось бы, уровень политической подкованности насчёт “левых” и “правых” должен быть повыше.

Почему эта система не выгодна для левых? Потому что она предполагает существование неких “авторитарных коммунистов” (верхний-левый угол), которые стремятся добиться всеобщей справедливости при помощи сильного государства.

Миф этот поддерживается и в отрыве от системы координат. Так, например, российский олигарх в изгнании Михаил Ходорковский в своём видео “Богатые и бедные: объясняю на котах” касается понятий “левый” и “правый”, и утверждает, что “левым нужно сильное государство, чтобы поддерживать равенство” (https://www.youtube.com/watch?v=VOC6Oc5PKGc&t=55s).

Всё это - полная противоположность тому, что говорили Маркс, Энгельс и Ленин: для них хоть сколько-нибудь серьёзное экономическое и правовое равенство могло наступить только с угасанием государства. Угасание же государства было следствием размывания классов (не нужно больше охранять богатых от бедных) и само же одновременно являлось гарантией для дальнейшей ликвидации классов. Потому что государство как отдельная организация, состоявшая из чиновников, превозносила себя над остальным обществом и управляла его делами. Не избавившись от государства - не избавимся от чиновников. А чиновники - класс или прото-класс (кому как удобнее считать).

Например, в “Критике гегелевской философии права” Маркс писал:

“Бюрократия имеет в своём обладании государство, спиритуалистическую сущность общества: это есть её частная собственность”.

Ленину принадлежит известная фраза о том, что каждого человека из низов нужно обучать управлению государством (что праваки перевирают как “каждая кухарка может и должна управлять государством прямо сейчас”). Для чего Ленин предлагал это? Именно для того, чтобы не появлялось закрытых узких прослоек чиновников, подминающих под себя остальное общество.

Энгельс в “Анти-Дюринге” выражался ещё радикальнее насчёт ликвидации разделения труда:

“Способу мышления образованных классов, унаследованному г-ном Дюрингом, должно, конечно, казаться чудовищным, что настанет время, когда не будет ни тачечников, ни архитекторов по профессии и когда человек, который в течение получаса давал указания как архитектор, будет затем в течение некоторого времени толкать тачку, пока не явится опять необходимость в его деятельности как архитектора. Хорош был бы социализм, увековечивающий профессиональных тачечников!”

Ну, насчёт тачечников не скажу, но Вождя наши государственники совершенно точно не против увековечить. Даже готовы ради этого Конституцию переписать.

Уже по вышеприведённым цитатам видно, что марксисты - это не “авторитарные левые”, и что если вам подсовывают авторитаризм под биркой марксизма, то вам подсовывают подделку.

И хотя коммунисты признают необходимость сильных авторитетов на определённом историческом этапе как неизбежное зло, по крайней мере они стремятся свести это зло к минимуму. И чем раньше, тем лучше.

Формационная волна и политический анализ

Возникает, однако, вопрос: если двумерные политические координаты неточны, то что можно использовать взамен? Ведь очевидно, например, что либералы и фашисты сильно расходятся во взглядах, хоть и те, и другие представляют капитализм.

Одним из решений является как раз “формационная волна”, которую мы использовали выше для иллюстрации общественных строев в России. Если расположить формации в “правильном” порядке (социализм - после, а не до капитализма), то получим следующую картину:

Попробуем расположить на ней несколько наиболее популярных политических идеологий.

Как я уже писал выше, разные фазы одного и того же общественного строя имеют сильное или слабое государство. Отличаются и другие их атрибуты. Поэтому сложно выделить какую-то единую идеологию, например, капитализма. Идеологий, на самом деле, будет как минимум две (а возможно и больше).

Набирающей силу идеологией при дряхлеющем абсолютизме (то есть, на закате феодального строя) был либерализм. Он выражал взгляды буржуазии на пути её возмужания. Однако, прежде чем завоевать власть, буржуазии ещё предстояло расправиться с феодальной аристократией, что порой принимало весьма кровавые формы, как во Франции. Своего же собственного государства накануне революций или реформ у капиталистов не было, поэтому либерализм выступал как антигосударственная идеология. Да и не нужно было единое государство для капиталистов тогда - они были слишком разрознены, крупные производства только-только появлялись, монополии были исключением.

Поэтому либерализм, говоря коротко, выражал стремление молодой буржуазии к свободе от абсолютизма. Соответственно, на нашей схеме разумно его расположить на период слабого государства между феодальным строем и развитым капитализмом.

Однако, чем дальше буржуазия укрепляет свою власть, чем крупнее становятся корпорации, тем удобнее для капитала становится не бороться с государством, а просто купить его. Наступает эпоха “империализма”, подробно проанализированная, например, Лениным в работе “Империализм как высшая стадия капитализма”.

Впрочем, Владимиру Ильичу “повезло” не прожить ещё пару десятков лет, иначе он мог бы написать и другую работу: “Фашизм как высшая стадия империализма”. При фашизме капитал укрупняется и сращивается с государством настолько, что делает его тоталитарным. Политические свободы простого населения сжимаются практически до нуля, противники действующей власти (например, коммунисты) физически уничтожаются в массовом порядке. Зато в стране царит “солидаризм”, который означает насильно насаждаемую солидарность между угнетённым и правящим классами. Рабочему классу действительно может что-то перепадать с барского стола, но как правило - засчёт ограбляемых благодаря империалистической войне народов.

Поэтому фашистов уместно расположить в точке высшего развития капиталистического государства.

Понятно, что в жизни развитие идёт сложнее. Бывают и откаты от фашизма обратно к либерализму, и не только в результате военной победы СССР над нацистской Германии в 1945-м. Например, государства могут исповедовать более либеральную или более тоталитарную идеологию в зависимости от того, ищет ли сейчас капитал приложения в других странах, может ли он задавить конкурентов одной ценовой политикой или, наоборот, ждёт протекционистских мер от своего правительства, чтобы защититься от экспансии капитала иностранного. Подробнее этот вопрос разобран, например, в работе «Деглобализация: кризис неолиберализма и движение к новому миропорядку» (Олег Комолов и другие) [1][2].

Но в любом случае, либерализм, как бы он сейчас ни старался, не может стать доминирующей идеологией в чистом виде - его время прошло. Как правило, он кооперируется либо с умеренной социал-демократией (что подразумевает поддержку государством бедных слоёв населения), либо заигрывает с фашизмом, как это делает известный российский публицист Юлия Латынина (в этом случае государство тоже используется капиталом, но в других целях).

“Либералами в чистом виде” сейчас логично было бы назвать не собственно либералов, а либертарианцев (иначе - анархо-капиталистов), которые вот уже долгое время пытаются стать доминирующей идеологией, но не могут. Почему? Да потому, что нельзя повернуть время вспять. Либертарианство предполагает возможность построения развитого капиталистического общества без государства. Но капитал уже проходил эту стадию. И пришёл к выводу, что иметь ручное государство, решающее проблемы силовым способом, намного выгоднее, чем его не иметь.

Добавив идеологии позднего феодализма и капитализма, получим следующее:

Осталось разобрать, куда размещать идеологии, связанные с социализмом и коммунизмом.

Для начала условимся, что когда мы помещаем идеологию на кривую, мы предполагаем, что носители этой идеологии планируют остаться в этом состоянии надолго, если не навсегда.

Поэтому, хоть марксисты и признают необходимость этапа слома гос. машины капитализма и этапа диктатуры пролетариата, тем не менее, они не собираются на этом останавливаться, не считают эти периоды своими идеалами, и зовут двигаться дальше. Соответветственно, марксистов мы помещаем в конец линии - в тот период, когда классы растворились уже достаточно, и государство с диктатурой пролетариата становится больше ненужным, а потому отмирает (см. “Государство и революция” Ленина).

Однако, как мы видели раньше, под красные флаги становятся совсем разные люди, в том числе и красно-коричневые. Для них период правления Сталина в СССР, “с максимальным усилением государства” может вполне считаться идеалом, а к отмиранию государства они могут и вовсе не стремиться. Поэтому красно-коричневую идеологию логично разместить на период “сильного государства социализма”.

Есть и такие, кто считает, что коммунизм должен наступить сразу после разрушения капиталистической государственной машины, и никакой период “государства диктатуры пролетариата” не нужен. Это классические анархисты, или, если точнее, то анархо-коммунисты.

Если и люди, считающие первые десятилетия советской власти (примерно до укрепления власти Сталина, например, до 1928-го или до 1936-го года) “потерянным раем”. Очень часто в эту категорию попадают троцкисты или либералы, прикрывающиеся троцкизмом. Хотя сами Троцкий и Сталин, будучи марксистами, понимали, с одной стороны, неизбежность временного усиления социалистического государства, а с другой стороны, неизбежность последующего отмирания государства. Но, как говорится, ничто так не портит музыку, как её поклонники.

Например, основатель одной из троцкистских тенденций Тони Клифф считал, что в СССР, начиная с 1928-го года, во-первых, была свёрнута диктатура пролетариата и вместо этого был организован так называемый “гос. капитализм”, а во-вторых, именно с этого года благосостояние советского народа начало неуклонно падать. Вот пример статистики из его книги “Государственный капитализм в России” (глава 1):

Оцените, насколько это разнится с данными современных исследователей, например, Тома Пикетти, которого уж точно не заподозришь в симпатиях к Сталину (Пикетти - очень умеренный социал-демократ):

То есть, данные полностью противоположны. У Клиффа с 1928-го года народ СССР полетел в пропасть, у Пикетти - наоборот, воспарил.

Но что же это за волшебный год - 1928-й, который, по мнению Клиффа, так круто изменил жизнь Советского Союза? По странному совпадению, это год изгнания Троцкого (ссылка в Алма-Ату, последовавшая почти сразу за исключением из партии). То есть, факты начала коллективизации и индустриализации игнорируются, хотя именно они могли привести к улучшению положения народа засчёт развития производства, что и подтверждается данными Пикетти. Зато факты изгнания Троцкого и разгрома оппозиции в те же годы выдаются за причины резкого падения уровня жизни (вероятно, ещё и мнимого). Короче говоря, некоторые троцкисты настолько идеализируют период правления своего вождя - период слабого государства, что готовы отрицать объективную необходимость укрепления диктатуры пролетариата.

Разумеется, не все троцкисты такие, есть много и тех, кто оценивает СССР с материалистических позиций. Поэтому, чтобы не возникло недоразумений, нам придётся разделить “троцкистов” на “троцкистов-марксистов” и “троцкистов-либералов”, точно так же, как “сталинистов” придётся разделить на “сталинистов-марксистов” и “сталинистов-фашистов” (они же “красно-коричневые”), в зависимости от того, какая идеология у них доминирует.

Троцкистов-либералов мы поместим на период слабого социалистического государства, а сталинистов-фашистов и красно-коричневых (что почти одно и то же) - на период сильного социалистического государства.

Наконец, получим такую картину:

Разумеется, на схему можно было бы нанести ещё массу идеологий и политических концепций, но это вышло бы рамки темы статьи.

Коммунисты меж двух огней

Что важно в этой схеме, так это наглядность пересечения линий у марксистов с антигосударственниками и государственниками. Причём последние две идеологии всегда находятся на ножах друг с другом.

Это определяет двойственную и противоречивую позицию коммунистов. Теоретически, марксисты могут блокироваться как с анти-, так и с про-государственниками, пользуясь тем, что социалистическое общество на разных этапах проходит этапы сильного и слабого государства.

Более того, поскольку мы живём при капитализме, его две главные идеологии (либерализм и фашизм) пока ещё прочно доминируют в культуре. А значит у более слабых марксистов постоянно возникает желание пристроиться в хвост или к первым, или ко вторым. Причём коммунисты, больше тяготеющие к анархизму, троцкизму и т.д., чаще будут прибиваться к либералам, а коммунисты, тяготеющие к сталинизму - к фашистам.

И именно это мы часто видим на практике.

Например, буквально в этом году на несанкционированной демонстрации навальнистов (играющих роль либералов в современной России) в Ижевске колонну возглавили активисты РСД (троцкисты). Можно ли представить, чтобы колонну либералов возглавили сталинисты? Едва ли.

И противоположный пример: в этом же году произошёл раскол в РКРП-РПК (являющейся сталинистской). Партия раскололась на две - марксистскую (Тюлькин, Батов) и откровенно красно-коричневую (Черепанов и др.). Активисты второй отметились ковид-диссидентством, пропагандой ультра-правых идеологов, а также спорадическим исполнением песен Александра Харчикова (значительная часть творчества которого признана в России экстремистской, в т.ч. за откровенный антисемитизм) [1][2]. Причём вторая - красно-коричневая - группа обвинила первую в ”антисталинизме” и троцкизме. Можно ли представить, чтобы российская группа троцкистов исповедовала ненависть к евреям? Едва ли.

Кстати, КПРФ, которая не была замечена в симпатиях к Троцкому, Александра Харчикова тоже котирует.

Вообще, как уже упоминалось выше, разделение на “троцкистов-антигосударственников” и “сталинистов-государственников” само по себе ложное. Троцкий был сторонником железной дисциплины, выступал за милитаризацию профсоюзов, отметился применением децимации дезертиров в Гражданскую войну и кровавым подавлением Кронштадтского восстания. Если бы он устраивал правящую верхушку в роли государственного лидера, и сам был бы не против этой роли, то кто знает, как бы повернулась история. Может быть, тогда либералы бы в наше время содрогались от ужасов не “сталинских”, а “троцкистских” репрессий.

Тем не менее, троцкизм записывают в антигосударственные идеологии уже потому, что в конкретный исторический момент времени он находился в оппозиции к действующему сильному государству. То же самое происходит с Навальным, Ходорковским и прочими противниками Путина от мира буржуазии. Их считают либералами, потому что в данный момент времени они выступают против действующего сильного государства. Хотя никто не гарантирует, что, доберись они до власти, они со временем не построили бы себе такой же государственный аппарат.

Коммунистические организации, слишком склоняющиеся к одной или другой стороне, начинают перенимать характерные черты и болезни.

Для государственников (как правило, сталинистов) это:

1. Большой возраст участников. С возрастом у человека появляется какая-никакая власть, хоть бы даже внутри семьи или на рабочем месте, а потому идея охраны власти (не конкретной, а власти как явления вообще) становится более привлекательной.
2. Консерватизм во взглядах. Во-первых, потому что для развития нужны поиски и дискуссии, открытость ума, а сильное государство предполагает единоначалие и строгое подчинение действующей идеологии. Во-вторых, потому что из-за возраста тяжелее адаптироваться к быстро меняющимся условиям.
3. По социальному составу - крен в сторону силовиков, бюрократов, более-менее возрастных рабочих, особенно физического труда. Первым и вторым идея сильного государства может нравиться из-за профессиональных деформаций, а также как способ непосредственно реализовать свою власть. Для малосознательных рабочих сильное государство привлекательно скорее из-за патернализма и привычки к разделению труда (“они там умные - пусть решают за меня, а по мне - лишь бы порядок был”).
4. Иногда - антисемитизм (говоря точнее - ненависть к евреям, потому что к семитам относятся и арабы). Вообще, нелюбовь к евреям - это суррогат классовой ненависти к интеллигенции и ростовщикам. Исторически в Европе евреи занимали определённую роль в национальном разделении труда, в т.ч. чаще занимались ростовщичеством, могли чаще владеть кабаками (т.е. спаивали население), в целом имели более высокий уровень образования, и, что важно, проживали в замкнутых сообществах. Естественно, такое “разделение труда” породило некое подобие классовой ненависти со стороны коренного населения, правда, направленного против национальности, а не собственно класса. Поскольку эта ненависть прочно закрепилась в культуре, то до сих пор идеологии, включающие антисемитизм, часто привлекают тех, кто отчуждён от умственного труда. Ну а раз про-государственниками часто становятся работники физического труда с низким уровнем сознательности, то и антисемитизм они воспринимают вполне охотно.

Для антигосударственников (как правило, троцкистов и полу-анархистов) ситуация ровно противоположная. Их характерные черты:

1. Молодой возраст участников. В юности люди не занимают руководящих постов, вынуждены подчиняться “системе” (семье, школе, государству), но при этом уже хотят выражать себя, что рождает закономерную реакцию - “сопротивляться системе”.
2. Прогрессизм во взглядах, часто - чрезмерный, вплоть до нигилизма. Особенно это проявляется в отношении к культуре и сексуальному поведению. Антигосударственность предполагает открытую конкуренцию идей, поиски, пробы, отсутствие догм и единоначалия. Отсюда, естественно, пренебрежение действующими нормами и традициями.
3. По социальному составу - крен в сторону молодёжи, студенчества и интеллигенции. Первым двум импонирует сам факт противостояния системе. Для интеллигенции отсутствие единоначалия и догматизма, свобода слова и т.п. - это, как правило, ещё и профессиональная необходимость. Интеллектуальная работа строится во многом на выдвижении и проверке гипотез. Ну а если за одно только выдвижение гипотезы можно отъехать в лагеря, комфортной обстановкой для интеллигенции это точно не будет.
4. Оторванность от народа, особенно от работников физического труда. Сильное государство, при всех своих недостатках, даёт чувство защищённости и порядка, особенно политически несознательным людям, привыкшим к разделению труда. Антигосударственники игнорируют это, за что получают тонны ненависти и презрения со стороны широких масс при капитализме. Мало того, зацикленность на интеллектуальном труде и экспериментах часто уводит антигосударственников в область так называемого “культурного марксизма” - то есть борьбы за культурное равноправие, за права секс. меньшинств и т.п., но не за экономические и политические интересы рабочих (что, вообще-то, должно быть основной целью настоящих марксистов).

Противостояние по обоим четвёртым пунктам ёмко выражено в песне Алексея Кортнева “Снежинка”:

“...Не понять вам, живущим в квартирах: пи**расам, студентам, жидам,
Красоты настоящего мира, где бродить только нам мужикам…”

а также в песне “Комбайнёры” Игоря Растеряева:

“...Комбайнеры, трактористы, грузчики арбузных фур -
Эти парни не являются мечтой гламурных дур.
И пускай там пи**расы беснуются в Москве,
Но пока такие пацаны есть у нас в стране,
Знают пусть враги, все знают, сучка Кондолиза Райс:
Никогда, отребье НАТОвское, не возьмёте нас...”

Очевидно, что для марксистов обе крайности бесперспективны. Одна - потому что слишком консервативна и оторвана от молодёжи, другая - потому что слишком оторвана от основной массы пролетариата.

Но самое печальное, что обе являются попытками адаптировать капиталистические идеологии-гегемоны (фашизм и либерализм соответственно) под научный коммунизм. Хотя уже 150 лет назад классики марксизма объяснили, как преодолеть эту дихотомию: сохранить порядок в обществе, но при этом избавиться от государства.

А что, если всё-таки дать государственникам шанс?

Мы до сих пор подробно не разобрали вопрос, который наверняка волнует многих государственников: а что же всё-таки плохого может произойти, если мы усилим государство до крайности, и при этом будем пытаться строить коммунизм внутри него? Понятно, что плохо будет всякой интеллигенции (“говну нации”), но а нормальным-то людям?

Ответ на этот вопрос можно подсмотреть в истории СССР.

К началу 50-х в Союзе внутренняя массовая оппозиция была разгромлена, а внешняя угроза стала казаться чем-то призрачным благодаря победе над нацистской Германией и появлению ядерного оружия.

В учебнике политэкономии за авторством Островитянова и др., написанном под редактурой Сталина, и вышедшем в 1954-м (после смерти последнего, но до развенчания его “культа личности”), написано буквально следующее:

“В период после Второй мировой войны страны социалистического лагеря во главе с Советским Союзом твѐрдо и последовательно отстаивают дело сохранения и укрепления мира между народами, исходя из той позиции, что капиталистическая и социалистическая системы вполне могут мирно сосуществовать, экономически соревнуясь между собой. Политика Советского Союза и стран народной демократии, направленная на развитие мирного сотрудничества государств, независимо от их общественного устройства, пользуется поддержкой трудящихся масс и всех поборников мира на всѐм земном шаре.” (курсив наш)

“Политическая экономия”, К. В. Островитянов Д. Т. Шепилов, 1954, глава XXI

Хотя авторы учебника (а вместе с ними и сам Сталин в “Экономических проблемах социализма в СССР”) признают, что империалистические страны пытаются разжечь Третью мировую войну, но всё же основным сценарием развития они считают чисто экономическое соревнование между странами. И Советский Союз должен был победить в этом соревновании засчёт более продвинутой системы общественного устройства.

Как видно, угрозу поражения СССР в борьбе с капитализмом всерьёз тогда не воспринимали. Казалось бы, полное и бесповоротное торжество для государственников.

И вместе с тем, в одном из живых обсуждений с экономистами при подготовке вышеуказанного учебника, Сталин говорил следующее:

“Нужно, чтобы наши кадры хорошо знали марксистскую экономическую теорию.
Первое, старшее поколение большевиков было теоретически подковано. Мы зубрили «Капитал», конспектировали, спорили, друг друга проверяли. В этом была наша сила. Это нам очень помогло.
Второе поколение менее подготовлено. Люди были заняты практической работой, строительством. Марксизм изучали по брошюрам.
Третье поколение воспитывается на фельетонах и газетных статьях. У них нет глубоких знаний. Им надо дать пищу, которая была бы удобоварима. Большинство из них воспиталось не на изучении работ Маркса и Ленина, а на цитатах.
Если дело дальше так пойдет, то люди могут выродиться. В Америке рассуждают: все решает доллар, зачем нам теория, зачем наука? И у нас так могут рассуждать: зачем нам «Капитал», когда социализм строим. Это грозит деградацией, это - смерть. Чтобы этого не было даже в частностях, нужно поднять уровень экономических знаний.”

http://istmat.info/node/26302

Обратите внимание на эту фразу: “Мы... спорили, друг друга проверяли. В этом была наша сила.” Она очень диалектична по своей сути. Оказывается, споры, разногласия могут давать силу.

Безалаберность третьего поколения Сталин списывает на чрезмерную занятость практикой и недостатком фундаментальных знаний.

Однако, думается, причина тут была чуть-чуть в другом: почти всех хороших спорщиков в стране физически ликвидировали за 15 лет до этого, а остальные получили недвусмысленные намёки, что с ними могут поступить так же.

Как в такой ситуации было обретать “силу” через спор?

То есть, конечно, споры определённого качества остались. Но, как показано в тех же “Экономических проблемах социализма в СССР”, они велись по несущественным вопросам, не подвергающим радикальной критике советский режим, и/или со слабыми оппонентами, как Лука Данилович Ярошенко - одним из объектов сталинской критики в вышеупомянутой работе. Впрочем, даже Ярошенко успел отсидеть за то, что попал в этот критический разбор к генсеку, а потом ещё и посмел оспорить нападки на себя.

Как видно, в позднесталинский период правящий слой был консолидирован до крайности. Казалось бы, предательству неоткуда появиться.

Вот, например, взять одну из правых рук Сталина - Никиту Сергеевича Хрущёва. Член Политбюро ЦК ВКП(б) с 1939-го года. Первый секретарь Московского обкома ВКП(б) с 1949-го года, а также в 35-38-м годах. Горкома - с 34-го по 38-й. Первый секретарь ЦК КП(б) Украинской ССР с 37-го по 49-й год. Председатель Совета народных комиссаров и затем и министров Украинской ССР - с 44-го по 47-й.

То есть, по состоянию на 1956-й год Хрущёв уже 20 лет как был на вторых ролях во всей государственной машине СССР.

Правда, злые языки поговаривают, что однажды Никита Сергеич где-то сплоховал, за что получил от Сталина выговор фразой: “Уймись, дурак!” Но сравните такой выговор с расстрелом Бухарина, ледорубом в голове Троцкого, или хотя бы с арестом Ярошенко за политэкономическую дискуссию, и вам сразу станет понятно, что кредит доверия в глазах Сталина у Хрущёва был огромный.

В 1953-м Сталин умирает. Власть, хоть и с некоторыми конфликтами, но всё-таки попадает в руки условно про-сталинской группе Маленкова, Молотова и Кагановича (Маленков стал председателем Совета министров).

А всего через 3 года - о ужас! - любимчик партии Хрущёв зачитывает на XX съезде КПСС знаменитый доклад о культе личности Сталина, фактически выставляя того тираном.

Мало того, когда в 1957-м Хрущёва попыталась сместить та самая про-сталинская группа, тот на скорую руку организовал Пленум ЦК партии, где получил поддержку большинства и вывернул дело наизнанку. Будто не он является предателем дела партии, а наоборот - про-сталинская группа Маленкова, Молотова, Кагановича “и примкнувшего к ним Шепилова” является “антипартийной”. Группу из партии исключили, и с тех пор сталинисты у нас в стране к власти не приходили.

Здесь нас интересует не сам факт развала, казалось бы, незыблемого партийного аппарата, а то, каким методом он был организован.

Дело в том, что у Хрущёва не было большинства сторонников в Президиуме, а для срочной организации Пленума нужно было везти делегатов из разных концов страны. Кто же помог Хрущёву в этом деле? Может быть, какие-нибудь недобитые троцкисты или бухаринцы? А может, американские и английские спецслужбы?

Нет, делегатов доставили военными самолётами по указанию героя Великой отечественной войны маршала Жукова при поддержке главы КГБ И. А. Серова.

Вот вам и силовики-государственники. Вот вам и видимость абсолютного порядка.

Может показаться, что власть в стране в какой-то момент просто захватили троцкисты. Но вряд ли бы тогда в 1960-м году убийца Троцкого - Рамон Меркадер - получил  звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» из рук лично главы КГБ. Сразу после 20-летней отсидки за это самое убийство.

Как видно, получивший абсолютное могущество государственный аппарат СССР смахнул с себя и троцкистскую, и сталинистскую, да и вообще марксистскую идеологию, с большим аппетитом перемолов людей идейных, и оставив во власти лишь свинцовые бюрократические задницы, способные подсиживать и пересиживать соперников, но не способные к масштабному и глубокому мышлению.

Остановить выродившийся гос. аппарат мог бы рабочий класс, но, как правильно заметил Сталин, последнее поколение “воспитывалось на фельетонах и газетных статьях.”, а не на работах научного коммунизма. В результате, когда КПСС повела страну к краху и к возврату в капитализм, большинство даже не почуяло опасности.

Но, может быть, такая проблема возникла только в случае с СССР, а вообще “максимальное усиление государства” должно успешно работать?

Тут мы возвращаемся к словам Сталина: “Мы... спорили, друг друга проверяли. В этом была наша сила.”

Единоначалие, запрет на инакомыслие, которые всегда сопровождают сильное государство (да и любую организацию), поначалу дают чувство единства и защищённости. По факту же без свободомыслия, без возможности выдвигать и проверять гипотезы, спорить и соревноваться любая интеллектуальная работа очень быстро чахнет, а организация начинает проигрывать в конкуренции той, где свобода слова не задушена.

Можно провести аналогию с естественным отбором. Жизнь среди “своих”, среди близкородственных особей даёт человеку уверенность и спокойствие, часто действительно помогает выживать. Но если долго заниматься инбридингом (т.е. скрещиванием близкородственных особей), то начинают накапливаться вредные мутации, и потомство постепенно вырождается, поколение за поколением. Пока, наконец, не становится нежизнеспособным.

Разумеется, помимо этой, чисто надстроечной причины, есть и другие, которые объясняют, почему “сильные государства” не могут существовать долго. Сюда входит и вышеупомянутая борьба классов. Любое государство подразумевает иерархию, а иерархия подразумевает деление людей либо на классы, либо хотя бы на прослойки. Которые, впрочем, со временем всё равно стремятся стать полноценными классами, как это было с бюрократией в СССР. Разумеется, вместе с классами появляется и классовая борьба, которая начинает шатать систему изнутри. И чем строже иерархичность, тем сильнее сопротивление угнетённых классов.

Поэтому стабильность любого сильного государства - это в лучшем случае убедительная иллюзия, насаждаемая сверху с огромными затратами.

Заключение

Россия прожила всего пару десятков лет с последнего периода “слабого государства”. Поколения обывателей, которым сейчас 30-50 лет - наиболее влиятельные поколения - помнят разруху, нищету и унижения 90-х, и вряд ли согласятся вытерпеть это на своём веку ещё раз. Независимо от того, какой строй им пообещают после. Кредит доверия к новой капиталистической власти всё ещё высок.

Кроме того, совершенно очевидно, что капиталистическое государство в России ещё далеко не достигло максимума своего могущества. Не все трудовые права отняты у наёмных работников; не вся оппозиция задавлена; масса отраслей ещё держится на мелком бизнесе, не готовом к национализации; есть ещё территории, которые можно прихватить с помощью военных авантюр, и тем самым продлить себе “консенсус” с государственниками, фашистами, красно-коричневыми и т.д.

Короче говоря, у нас есть все шансы жить при углубляющейся фашизации ещё несколько десятилетий. Причём жить мы будем под непрерывные хвалебные оды режиму со стороны государственников, прикрывающихся марксизмом. Если вам нужна историческая аналогия, то ближайшей, пожалуй, будет Германия начала XX века, где точно также огромная масса как бы социал-демократов (а по факту - социал-шовинистов, типа Каутского) так восхищалась своим государством, что при малейшей возможности предавала марксизм. В результате тогда это закончилось поддержкой “своего” правительства в Первой мировой войне, развалом Второго интернационала, сливом революций, а затем и всей страны в пользу нацистов.

Впрочем, толерантность к сильному государству - это не что-то незыблемое. Как я показал выше, она зависит от социальной роли человека в обществе. Но также оно зависит и от степени политической сознательности. Вот, например, что писал Сталин о связи сознательности рабочих и типа государственной власти в своей работе “Анархизм или социализм?”:

“Гибель старой формы производства, дальнейшее укрупнение капиталистического производства и пролетаризация большинства общества – вот какие условия необходимы для осуществления социализма, Но этого еще не достаточно. Большинство общества может быть уже пролетаризировано, но социализм, тем не менее, может еще не осуществиться. И это потому, что для осуществления социализма, кроме всего этого, необходимо еще классовое сознание, сплочение пролетариата и умение руководить своим собственным делом. Для приобретения же всего этого, в свою очередь, необходима так называемая политическая свобода, т.е. свобода слова, печати, стачек и союзов, словом, свобода классовой борьбы. Политическая же свобода обеспечена не везде одинаково. Поэтому пролетариату не безразлично, в каких условиях ему придется вести борьбу: в самодержавно-крепостнических (Россия), монархически-конституционных (Германия), крупно буржуазно-республиканских (Франция) или в демократически-республиканских условиях (которых требует российская социал-демократия). Наилучшим образом и наиболее полно политическая свобода обеспечена в демократической республике, разумеется, поскольку она вообще может быть обеспечена при капитализме. Поэтому все сторонники пролетарского социализма обязательно добиваются введения демократической республики как наилучшего “моста” к социализму.”

Как видно, в те далёкие годы (задолго до 1917-го) Сталин считал слабое, демократическое государство при капитализме большим плюсом для рабочего движения.

Но верно и обратное: чем сознательнее рабочий, тем яснее он понимает важность политических прав и свобод для себя.

Обыватель не пользуется такими политическими инструментами как митинги, забастовки, демонстрации, кружки (пресловутое “просвещение”, которое теперь у нас ограничивают), агитация, СМИ и т.д. В лучшем случае, он молчаливо прозябает в бедности, в худшем - пытается урвать из общественной кубышки что-то для себя, не заботясь о преумножении общественных богатств. Поэтому сворачивание прав и свобод в рамках усиления государства не вызывает у него никакого отторжения.

Для политически сознательного же работника перечисленные выше вещи - это инструменты борьбы за улучшение как своего личного, так и общественного положения. Такие люди будут бороться за права и свободы, не давать государству их растоптать. Получается, чем больше у нас политически сознательных работников, тем слабее позиции государственников. Тем больше людей у нас понимает, что фашизм несёт рабочему классу только беды, что фашизм и диктатура пролетариата - это совершенно разные вещи, и, наконец, что даже диктатура пролетариата является всего лишь временным неизбежным злом, которое также нужно будет ликвидировать по мере возможности, пока оно не выродилось в диктатуру номенклатуры.

Воспитание же сознательности у рабочих - дело коммунистов, дело марксистов. Так что будущее страны зависит именно от нас.

Литература по теме:

“Государство и революция” В.И. Ленин

“Империализм как высшая стадия капитализма” В.И. Ленин

“Анархизм или социализм?” И.В. Сталин