Введение

Очередная годовщина рождения или смерти В.И. Ленина порождает среди российских марксистов шквал статей об исторической роли лидера большевистской партии. Зачастую подобные материалы сопровождаются яркими лозунгами и призывами. Например: «Мы решительно и без всякого стеснения провозглашаем, что представляем подлинное продолжение ленинизма в России. Мы говорим, что ленинизм – это борьба за революцию, а не парламентские кабинеты. Это борьба за то, чтобы изменить этот мир на корню. Это дело, в первую очередь, для молодых и злых!^[1]».

И далее: «…мы должны, как это бывало прежде в истории нашего движения, вернуться к самым основам, восстановить истинное содержание ленинского наследия, его живую революционную душу, и вырвать знамя ленинизма из рук тех, кто способен только валять его в грязи^[2]».

Подобное внимание к фигуре Ленина вполне закономерно, так как круглые даты кратковременно концентрируют рассеянное общественное внимание на определенном историческом персонаже или событии. Мемориальные практики имеют важное общественное значение – люди систематически объединяются в совместной деятельности на основе общих ценностей и политических идеалов. Самый яркий пример в революционной истории – день международной солидарности трудящихся. 1 мая как день борьбы за восьмичасовой рабочий день был инициирован австралийскими каменщиками в 1856 г. и поддержан американскими рабочими в 1886 гг. Как день международной солидарности трудящихся и борьбы за восьмичасовой рабочий день 1 мая начал широко отмечаться в 1890-е гг. после расстрела рабочей демонстрации в Чикаго и казни американских анархистов в 1886 г. 1 мая совместил в себя память о казненных и призыв к борьбе за права рабочих. В начале XX века вокруг этого дня сформировалась традиция мемориальных мероприятий, совмещенных с политическими акциями, в которых участвовали социалисты и анархисты по всему миру.

Первомайское шествие в Нью-Йорке, 1 мая, 1909 г.

Ритуалы неразрывно связаны с «местами памяти». Французский исследователь Пьер Нора назвал «места памяти» ритуалами в обществе без ритуалов^[3]. Глобализация, антиколониальное движения и сокращение крестьянского населения до незначительного меньшинства вызвало в европейских странах, прежде всего во Франции, размывание традиционной памяти, носителем которой было в значительной степени крестьянство. Это привело к усилению роли «мест памяти»: памятники, исторические артефакты, надгробные речи, годовщины важных событий прошлого, кладбища и др. «Места памяти» кристаллизуют в себе исторические воспоминания, которые ранее были рассеяны среди разных социальных классов и поколений. Нора писал: «Чувство непрерывности находит свое убежище в местах памяти. Многочисленные места памяти (lieux de mémoire) существуют потому, что больше нет памяти социальных групп (milieux de mémoire)^[4]».

Фигура Ленина и еще шире – исторический образ СССР – это обитель политической памяти различных левых партий и движений. Ритуалы вокруг обители памяти – это норма политической жизни. Однако ключевой вопрос состоит в том, ведет ли организация какую-то активную и полезную деятельность за границами коммемораций или ритуалы приобретают самодостаточное значение? В рамках данной статьи я хотел бы проанализировать трансформацию идеологических образов в истории марксизма через призму идеи возвращения к «подлинным истокам».

Формирование марксизма

Марксизм, возникший в середине XIX в., стал критическим переосмыслением достижений европейской научной мысли и революционных движений XVIII – первой половины XIX вв. В своих ранних трудах К. Маркс и Ф. Энгельс противопоставили себя предшествующим направлениям в науке, взяв за основу критический метод. Для них не существовало неприкосновенных фигур и священных авторитетов. Свою миссию они видели в радикальной критике буржуазной науки и социума. Однако вместе с тем, нельзя не отметить, что марксизм был частью вектора европейской модернизации XIX века, заданного эпохой Просвещения. Учение Маркса и Энгельса выступило радикальным продолжением линии Просвещения с его культом научного знания и просветительским рационализмом. Это осознавали сами родоначальники исторического материализма. Энгельс писал в черновом наброске введения к «Анти-Дюрингу»:

«Современный социализм, хотя он по существу дела возник из наблюдения существующих в обществе классовых противоположностей между имущими и неимущими, рабочими и эксплуататорами, но по своей теоретической форме он выступает сначала как более последовательное, дальнейшее развитие принципов, выдвинутых великими французскими просветителями XVIII века, — ведь первые представители этого социализма, Морелли и Мабли, также принадлежали к числу просветителей^[5]».

Что произошло уже при жизни Маркса и Энгельса? Они стали основоположниками нового научного направления и политического движения, получив широкое признание от своих сторонников. В 1870-е гг. после Гаагского конгресса Первого Интернационала анархисты стали использовать понятие «марксисты» и «марксианцы» для критики сторонников Маркса, которые, по мнению анархистов, безвольно подчинялись своему вождю и стремились подчинить все социалистическое движение Европы^[6]. В качестве производного от обвинительной клички «марксист» возникло понятие «марксизм». Сторонники Маркса отвечали анархистам примерно тем же, называя их «бакунистами» и «прудонистами».

В 1880-е гг. вместе с ростом социал-демократических партий во Франции и Германии уже сами социал-демократы используют понятие «марксист» в позитивном ключе, подчеркивая свою связь с теорией Маркса. Классики избегали данного термина (хотя категорически не отрицали его), предпочитая использовать понятия «научный социализм» или «материалистическое понимание истории». Хотя в создании названия нового научного направления как производного от фамилии основателя не было ничего необычного для XIX века: дарвинизм, ламаркизм и др.

Европейские марксисты обращались к текстам Маркса и Энгельса для поисков ответов на основные вопросы, которые рождались в ходе бурного индустриального развития Европы второй половины XIX века. Ссылки на классиков в текстах марксистов стали политической и культурной традицией марксизма, так как свидетельствовали о знакомстве авторов с первоисточником и их сопричастности с социал-демократическим движением. Наряду с первым томом «Капитала», который был малодоступной книгой в силу своей сложности, большое значение для формирования социал-демократического движения имел «Анти-Дюринг». Карл Каутский вспоминал:

«То, какой переворот вызвал в наших головах «Анти-Дюринг»; то, как благодаря этому тексту мы выучились полностью понимать Маркса, постигать его глобально; то, как эта книга избавила нас от пережитков утопического социализма, катедер-социализма, буржуазно-демократического образа мыслей, — все это способен оценить только тот, кто сам пережил этот процесс^[7]».

Сам Каутский и стал крупнейшим марксистским теоретиком после Энгельса, приложив большие усилия для распространения идей «научного социализма» в немецком теоретическом журнале «Die Neue Zeit» («Новое время»). Важную роль Каутский отводил критике эклектического социализма, т.е. смешения марксизма с идеями Е. Дюринга, К. Родбертуса-Ягецова и других мыслителей. Ссылки на труды классиков активно использовались Каутским для сохранения «ортодоксального марксизма» и критики других мыслителей. Каутским видел свою миссию в защите идей Маркса от «эпигонов» и «ревизионистов»^[8], завоевав своими теоретическими и историческими работами репутацию хранителя наследия Маркса. Особенно актуальной задача защиты идей «научного социализма» стала после выхода книги Э. Бернштейна «Условия возможности социализма и задачи социал-демократии^[9]». Особенность критики Бернштейна состояла в том, что она исходила из известного теоретика и члена СДПГ, друга Энгельса, т.е. марксизм получил удар не извне, а изнутри.

Карл Каутский в 1890-е годы.

Возвращение к Марксу и Парижской коммуне

Русские марксисты переняли европейскую традицию опоры на классиков, радикализовав ее в условиях царского режима. Революционная мысль Ленина складывалась из двух важных составляющих – традиционалистского и новаторского элементов. Характер российской экономики и социума не позволяли Ленину копировать стратегию немецкой социал-демократической партии. Специфика России и стремительное развитие мирового капитализма в начале XX века подтолкнули Владимира Ильича к выдвижению ряда новых положений, которых не было в классическом марксизме: концепция партии «нового типа», революционно-демократическая диктатура пролетариата и крестьянства, гегемония пролетариата в буржуазно-демократической революции, империализм как высшая стадия капитализма.

Традиционалистский элемент заключался в том, что Ленин старался подчеркнуть свою преемственность с теоретическим наследием Маркса и Энгельса. До Первой мировой войны преемственность выстраивалась через группу «Освобождение труда» во главе с Г.В. Плехановым и немецкую социал-демократию – одну из самых влиятельных и массовых партий Европы того времени. Но поддержка большей частью немецких социал-демократов Германии в ходе Первой мировой войны, провоенная позиция Плеханова и компромиссная центристская позиция Каутского подтолкнули Ленина к разрыву со сложившейся традицией. Разрыв Ленина с немецкой социал-демократией произошел в форме возвращения к «подлинному марксизму» и «настоящему Марксу».

Самый яркий пример – книга «Государство и революция», в которой Ленин поставил перед собой цель представить подлинные взгляды классиков на институт государства. Ленин писал : «… наша задача состоит прежде всего в восстановлении истинного учения Маркса о государстве. Для этого необходимо приведение целого ряда длинных цитат из собственных сочинений Маркса и Энгельса^[10]».

Рукопись и первое издание книги Ленина «Государство и революция».

Ленин апеллировал к Марксу в противовес идеям Каутского, который также очень много ссылался на труды классиков, пытаясь доказать неразрывную связь социализма и демократии, а также вредность для социал-демократии использования террора в политической борьбе^[11]. В контексте темы статьи меня интересует в первую очередь не содержательный момент их дискуссии, который был многократно разобран^[12]. Предмет анализа – форма дискуссии. Оба автора считают себя подлинными учениками Маркса, которые ведут борьбу за чистоту наследия великого учителя. Ленин конструируют образ Маркса-революционера, Каутский рисует портрет позднего Маркса как сторонника парламентских форм борьбы и мирного переходу к социализму^[13].

Отношение к государству является для Ленина главной точкой разлома между революционным марксизмом и реформизмом. Каутский отринул уроки Парижской Коммуны, которые играют важнейшую роль в формировании диктатуры пролетариата. Поднимая на щит Парижскую Коммуну, лидер большевиков перечеркнул историю парламентской борьбы немецкой социал-демократии. Для Ленина переход от буржуазной демократической республики к социалистической был возможен лишь в результате разрушения машины буржуазного государства. Ленин на протяжении всей книги неоднократно подчеркивает эту мысль, воспроизводя ее практически в каждой главе своей работы. Для Ленина данный тезис имел принципиальный характер.

В рамках социал-демократического движения именно Ленин зашел наиболее далеко, отринув путь кооптации в буржуазную систему. Он был настоящим новаторам под видом марксистского ортодокса, так как наиболее резко пересматривал постулаты марксизма Второго Интернационала. Ленин предложил радикальный проект нового общества на основе реализации идей «подлинного марксизма».

Ленинский политический гений состоял как раз в том, что он мастерски придумал новые политические ходы и лозунги, зачастую оформляя их как «возвращение к настоящему марксизму времен Маркса». Это возрождение и возвращение было в реальности движением вперед. Самым ярким примером выступает как раз его работа «Государство и революция», где он в качестве базовой модели диктатуры пролетариата указывает на Парижскую Коммуну – кратковременный опыт революционного самоуправления на основе всеобщего избирательного права в границах одного Парижа. Как известно, восстание парижан не получило широкой поддержки в остальных частях Франции (за исключением Леона, Марселя, Тулузы, Сент-Этьена и ряда других городов), что во многом предопределило последующую гибель Коммуны.

При этом стоит учитывать, что неоякобинцами и бланкистами – влиятельными фракциями в Совете Коммуны – Парижская Коммуна рассматривалась как продолжение революционного вектора 1789 г., 1830 г. и 1848 г. Особенно сильны были ассоциации с Великой Французской революцией и Парижской Коммуной 1792-1793 г., когда Франция противостояла коалиции европейских монархий. Поражение в войне 1870-1871 гг. на фоне тяжелого социально-экономического кризиса вызвало в Париже волну национального и социального возмущения, вылившуюся в революционное восстание. Революционный патриотизм и социалистические идеи слились в единое целое.

Евгений Адам  «Форте Ванв», 1878 г. Немецкие солдаты снимают французский флаг в форте Ванв близ Парижа.

С началом войны французская пресса сообщала публике о бесконечных победах Франции и разгроме пруссаков. Даже после катастрофы под Седаном 1 сентября 1870 г. и провозглашения республики, правительство «национальной обороны» всячески скрывало от общества печальное положение французской армии, делая громкие заявления о том, что Франция больше не уступит «ни одной пяди земли, ни одного камня наших крепостей»^[14]. Тем неожиданнее и тяжелее для парижан стала сдача Меца 27 октября 1870 г.

Патриотический подъем парижан запечатлела в своих воспоминаниях известная французская революционерка Луиза Мишель. Она писала о настроениях парижан в сентябре 1870 г.:

«Верили, что Республика принесет и победу и свободу. Все кто заговорил бы о сдаче, были бы растерзаны на месте… <…> Правительство клялось, что никогда не сдастся. Все были преданы родине беззаветно; каждый хотел иметь тысячу жизней, чтобы принести их в жертву. Революционеры были повсюду и число их все возрастало; в каждом чувствовалась огромная жизненная мощь. Казалось: вот здесь сама революция. Как будто выступала живая Марсельеза, вместо той, которую профанировала Империя^[15]».

В печатном органе бланкистов «La patrie en danger» писалось (17 сентября 1870 г.):

«Перед лицом врага – никаких партий, никаких оттенков мнений… в интересах общего спасения всякая оппозиция, всякие возражения должны исчезнуть. Нет никакого другого врага, кроме пруссаков и их сообщников, защитников свергнутой династии… Нижеподписавшиеся, оставляя в стороне свои личные взгляды, предлагают временному правительству самую энергичную и самую полную поддержку без всяких оговорок и условий и готовы поддерживать республику во что бы то ни стало и скорее погибнуть под обломками Парижа, чем подписать позорный мир или расчленение Франции^[16]».

Радикальные республиканцы осенью 1870 г. в отличие от либералов и монархистов выступали за продолжение войны с Пруссией, стараясь воскресить дух революционной войны 1792 г. Крестьянство (70 % населения Франции проживало в деревне), уставшее от войны и имевшее симпатии ко Второй империи, выступило против республиканцев и поддержало монархистов. Из 630 депутатов Национального собрания в Бордо 200 были респубилканцами, 200 – орлеанистами, 200 – легитимистами и 30 – бонапартистами. Как писал Поль Лафарг в письме к Марксу 9 февраля 1871 г.: «Орлеанисты (монархисты, сторонники Орлеанского дома – М.Л.) одержали победу только потому, что провозглашали себя сторонниками мира, в то же время других они называли сторонниками войны^[17]». Радикальные республиканцы называли членов Национального собрания “деревенщиной” (ruraux), подчеркивая тот факт, что за монархистов проголосовало крестьянское большинство страны.

Ж. Месонье «Осада Парижа», 1870 г.

Подписание прелиминарного (предварительного) франко-прусского мирного договора в феврале 1871 г. в ходе которого Франция потеряла Эльзас и Лотарингию и должна была выплатить огромную контрибуцию в 5 млрд. франков – все это обратило гнев республиканцев против «правительства национальной обороны» во главе с А. Тьером, которое противники назвали «правительством национальной измены». К марту 1871 г. в Париже скопилось около 500 тыс. солдат регулярной армии и бойцов Национальной гвардии, часть из которых была вооружена. Перебои с продовольствием и отмена моратория на выплату долгов по векселям и квартирной плате не прибавляли популярности правительству в глазах парижан.

С конца февраля округа Парижа постепенно стала переходить под контроль Центрального комитета Национальной гвардии. Символом борьбы за Коммуны стали пушки, символизирующие оборону республики от внутренних и внешних врагов. Данные настроения парижская масс были вполне органичны вплетены в историю Франции XIX века, на протяжении которого шла ожесточенная борьба между монархистами и республиканцами. После подписания предварительно мира с Пруссией 26 февраля 1871 г. радикальные республиканцы опасались, что следующим шагом правительства Тьера станет восстановление монархии. Неслучайно, правительство обосновалось в Версале – резиденции французских королей. Республика символизировала для многих французов национальный суверенитет, социальное равенство и борьбу против пруссаков.

Рисунок. Народ увозит пушки рабочие кварталы Парижа (27 февраля 1871 г.)

При этом стоит отметить, что после создания Коммуны в марте 1871 г. коммунары выступали за сохранение мирного договора с Пруссией, стремясь даже договориться с представителями немецкого командования о частичном выплате контрибуции в обмен на передачу Коммуне ряда военных фортов вокруг Парижа^[18].

Маркс в своей известной работе «Гражданская война во Франции» писал после провозглашения во Французской республики в сентябре 1870 г. о том, что «…французский рабочий класс находится в самом затруднительном положении. Всякая попытка ниспровергнуть новое правительство, тогда как неприятель уже почти стучится в ворота Парижа, была бы отчаянным безумием. Французские рабочие должны исполнить свой гражданский долг, но они не должны позволить увлечь себя национальными традициями 1792 г., как французские крестьяне дали обмануть себя национальными традициями первой империи. Им нужно не повторять прошлое, а построить будущее^[19]».

Таким образом, Маркс выступал против восстания парижского пролетариата до заключения перемирия и скептически смотрел на перспективы революционной войны со стороны Франции.

Прудонисты, в свою очередь, выдвигали идеал будущей Франции как революционной федерации коммун, и Париж играл роль примера коммунального самоуправления для других французских городов. Важным стимулом для восстания в Париже 18 марта 1871 г. стала борьба горожан за муниципальные вольности и коммунальные свободы^[20], которые были сильно урезаны после 1848 г., когда столица лишилась собственного городского управления.

Для значительной части революционеров Коммуна была радикальной формой муниципального самоуправления Парижа, который должен дать пример самоорганизации для других городов Франции. В Обращении Парижской коммуны к населению департаментов от 6 апреля 1871 г. говорилось:

«Вас обманывают, братья, когда вам говорят, что Париж хочет управлять Францией и осуществлять диктатуру, которая была бы отрицанием национального суверенитета <…> Париж стремится лишь основать Республику и завоевать себе коммунальные вольности, счастливый тем, что может показать пример другим коммунам Франции<…> Париж стремится лишь к тому, чтобы замкнуться в своей автономии, полный уважения к равным правам других коммун Франции^[21]».

Среди многих парижан антицентралистские, антимилитаристские, антимонархические идеи пользовались популярностью, так как были реакцией на бюрократизм Второй империи. Отсюда такое резко негативное отношение коммунаров к бюрократии, армии и церкви. Прудонисты не имели большинства в совете Коммуны, но в идейном плане они оказывали доминирующее влияние. Коммуналистский подход наиболее ярко отразился в «Декларации к французскому народу», в которой перечислялось три основных требованиях, за которые борется Парижская коммуна:

«Признания и упрочения республики, единственной формы правления, совместимой с правами народа, с правильным и свободным развитием общества; Полной автономии коммун на всем протяжении Франции, обеспечивающей каждой из них всю совокупность ее прав, а каждому французу - полное развитие всех его способностей и склонностей как человека, гражданина и труженика; Автономия Коммуны должна быть ограничена лишь равной автономией всех прочих коммун, примыкающих к ней путем договора; объединение их должно обеспечить единство Франции<…> Наши враги ошибаются или обманывают страну, обвиняя Париж в том, что он хочет навязать свою волю или свое главенство всей остальной нации, что он претендует на диктатуру, которая бы настоящим покушением на независимость и суверенитет остальных коммун^[22]».

Руководство Парижской Коммуны не навязывало остальной Франции социалистические преобразования, но оставляло за собой право в рамках одной коммуны «сделать власть и собственность всеобщим достоянием». Единство Франции должно быть обеспечено путем ассоциации всех коммун, которые должны отправлять своих делегатов в центральную администрацию страны.

Декларация Парижской Коммуны «К французскому народу». 19 апреля 1871 года. Типографский экземпляр. РГАСПИ. Ф. 230. Оп. 1. Д. 1. Л. 16

Париж 1871 г. и Россия 1917 г. – несопоставимые по своим масштабам величины. Если брать институциональный аспект – Коммуна и Советы рабочих и солдатских депутатов были созданы снизу стихийным путем. Выборы в Коммуну осуществлялись по муниципальным округам на основе всеобщего избирательного права. Выборы в Советы 1917 г. проходили по социальному и профессиональному принципам на основе производственных (рабочие) и территориальных (крестьяне) единиц, в случае с солдатами – депутаты избирались от рот и команд. И речь шла не только о Советах рабочих депутатов. На местах существовали Советы военных, казачьих, матросских и офицерских депутатов, Советы безземельных крестьян, Советы студенческих депутатов и др.^[23]

Объединяющим моментом для обеих революций стало военное поражение и деморализация армии, что серьезным образом ослабило государственную власть. Однако коммунары успели провозгласить и тем более осуществить крайне ограниченное количество политических и социальных реформ: упразднение рекрутского набора и включение всего мужского населения Парижа в национальную гвардию; отмена ночного труда в булочных, отделение церкви от государства; отмена долгов за аренду жилья с октября 1870 г. по апрель 1817 г.; введение 10-ти часового рабочего дня; приостановка продажи вещей, заложенных в ломбарде; передача бездействующих мастерских, брошенных бежавшими предпринимателями, в руки рабочих производственных ассоциаций с выплатой компенсации бывшим владельцам и ряд других^[24].

Значительная часть реформ, которые осуществила Коммуна, была продолжением радикальных буржуазных преобразований, от которых, по словам Энгельса, «республиканская буржуазия отказалась только из подлой трусости и которые составляют необходимую основу для свободной деятельности рабочего класса^[25]». При этом Энгельс отмечал, что часть решений Коммуны были осуществлены в интересах рабочего класса и «глубоко врезались в старый общественный порядок».

Коммуна отказалась от национализации банка и железных дорог во многом потому, что значительная часть членов Совета Коммуны рассматривала свои полномочия ограниченными в рамках парижского муниципалитета, т.е. городского самоуправления. Национальный банк же был общегосударственным учреждением. Коммуна отказалась от реквизиции продовольствия, установив максимум цен на зерно и муку, доставляемые в Париж. Свободная инициатива коммерсантов должна была обеспечить город продовольствием, не обременяя городской бюджет^[26].

В 1881 г. Маркс в письме Фердинанду Ньювенгейсу оценивал Коммуну в следующих строках: «…это было восстание только одного города в исключительных условиях, большинство Коммуны вовсе не было социалистическим и не могло им быть. Тем не менее, обладая некоторой долей здравого смысла, она могла бы добиться выгодного для всей народной массы компромисса с Версалем, - единственно, что тогда было достижимо. Одним только захватом Французского банка был бы сразу же положен конец бахвальству версальцев и т.д. и т.д.^[27]».

То, что ценили Маркс и Энгельс в Коммуне, так это разрушение бюрократического аппарата французского государства («машины классового господства»), доставшейся от империи Наполеона III, и создание новых органов самоуправления, которые не были основой новой государственности. В набросках к книге «Гражданская война во Франции» Маркс писал: «…Коммуна была революцией не против той или иной формы государственной власти – легитимистской, конституционной, республиканской или императорской. Она была революцией против самого государства, этого сверхъестественного выкидыша общества^[28]». Для Маркса Коммуна не новый тип полноценного государства, а антигосударство – «обратное поглощение государственной власти обществом^[29]». Вместе с тем Маркс далек от идеализации коммунаров, полагая, что события в Париже представляют собой не финал, а лишь начало освобождения труда.

Баррикада на улице Рю де ла Пэ. Париж. 1871 год

Маркс на основе документов Коммуны предполагал, что в случае победы коммунаров в Париже и других городах, вся Франция превратилась бы в федерацию коммун: окружные собрания уполномоченных должны были отправлять своих представителей (императивный мандат) в Национальное собрание^[30]. Ни о какой централизованной республике в заявлениях Парижской коммуны не было речи. В декларациях коммуны говорилось о федерации коммун и создании всемирной республики^[31]. В экономическом аспекте также речь шла не о единой централизованной плановой системе, а об ассоциациях, «организующих национальное производство по общему плану». Экономические преобразования носили умеренный характер в силу того, что социальная база Коммуны была разнородна —  она состояла из рабочих, занятых на небольших производствах, ремесленниках, мелких торговцев.

В конце 1860-х гг. в Париже проживало 450 тыс. рабочих, из которых 177 тыс. изготовляли одежду, 50 тыс. человек работали на крупных предприятиях и 90 тыс. рабочих было задействовано на стройках. Из 101 тыс. парижских предприятий только 7,5 тыс. имело каждое более 10 рабочих и 3,5 тыс. промышленных предприятий имели от 2 до 10 рабочих^[32].

Неслучайно Огюст Серрайе, член Генерального Совета Первого Интернационала, который принял активное участие в Парижской Коммуне писал в частном письме о роли городской мелкой буржуазии:

«Самое удивительное – это то, что буржуазия поддерживает Коммуну в такой форме, которая не может вызвать никаких сомнений. Мне даже кажется, что она держится за нее больше, чем рабочий класс, если судить по тем батальонам, которые выдержали атаку в Нейи^[33]».

Сам Маркс не навязывал коммунарам централизованный тип государства. Напротив, он прекрасно понимал, что коммуналистские идеи в Париже значительную поддержку. Маркс писал:

«Обычной судьбой нового исторического творчества является то, что его принимают за подобие старых и даже отживших форм общественной жизни, на которые новые учреждения сколько-нибудь похожи. Так и эта новая Коммуна, которая ломает современную государственную власть, была рассматриваема как воскрешение средневековых коммун, предшествовавших возникновению этой государственной власти и составивших основу ее^[34]».

Особенность подхода Маркса состояла в том, что он не предлагал ни в 1848 г. ни в 1871 г. конкретные политические формы, напротив, он стремился обобщать живой опыт революций, которые сами обретали подходящую политическую структуру. После 1871 г. объединение пролетарских городских коммун была для Маркса возможной формой будущей социалистической Франции, но, разумеется, не единственным вариантом для других стран.

Кратковременный характер и политические разногласия среди коммунаров (прудонисты, бланкисты, неоякобинцы) не позволили сформироваться целостной политической и экономической системы, которую Ленин назвал «государством типа Коммуны»^[35]. Речь шла лишь о начальных и достаточно осторожных шагах. Вместе с тем нельзя не отметить важное историческое значение Коммуны как первого примера пролетарского правительства в масштабах крупного города, которое осуществило ряд прогрессивных социальных, политических и культурных преобразований.

Последующие поколения марксистов и анархистов, несмотря на разногласия, превратили Парижскую Коммуны в часть своей революционной традиции. Марксистам не помешало это сделать даже прудонистский характер экономических реформ, осуществленных коммунарами. По словам Ленина: «Революционный инстинкт рабочего класса прорывается вопреки ошибочным теориям^[36]».

Прудонизм и патриотизм трактовались Лениным как иллюзии буржуазного сознания, которым частично были заражены парижские рабочие в силу политического взаимодействия с мелкой буржуазией. Ленин писал в статье «Уроки Коммуны»:

«Патриотическая идея ведет свое происхождение еще от Великой революции XVIII века; она подчинила себе умы социалистов Коммуны, и Бланки, например, несомненный революционер и горячий сторонник социализма, для своей газеты не нашел более подходящего названия, как буржуазный вопль: «Отечество в опасности!». В соединении противоречивых задач — патриотизма и социализма — была роковая ошибка французских социалистов^[37]».

Несмотря на свою революционность и отречение от старого мира, марксисты нуждались в конструировании революционной традиции и преемственности. Важными точками в этой традиции стали французские революции 1789 г., 1848 г., и, разумеется, Парижская Коммуна как первый опыт пролетарской государственности. Каутский предпринял попытку установить даже более длинную традицию, написав книгу «История социализма», в которой проанализировал развитие социалистических идей со времен Платона и первых христиан^[38].

Советский плакат 1935 г. Художник М. Слипченко

В контексте политической позиции революционного пораженчества большевиков в отношении к русско-японской и Первой мировой войне, опыт парижских коммунаров был воспринят ими не в полной мере. Этому способствовала сама противоречивая история Коммуны, сочетавшая в себе элементы традиционного для Франции городского коммунального самоуправления, пролетарского восстания, французского революционного патриотизма и борьбу за республику. Парижские рабочие и социалисты, как сам признавал Ленин, осуществили восстание 18 марта на фоне прусского вторжения и осады Парижа. Социальная революция соединилась с оборонительной войной. Русские рабочие не должны были повторить подобных «ошибок» и «мелкобуржуазных слабостей»^[39]. Пролетариат и социал-демократы, по мнению Ленина, должны отказаться от участия в войнах на стороне своих буржуазных правительств, стремясь довести классовую борьбу до открытой гражданской войны и социалистической революции.

Совершенно неудивительно, что Ленин подошел избирательно к истории Парижской Коммуны. Так неизбежно работает политическое сознание. Политик не обязан быть педантичным историком, восстанавливающим сложную картину происходивших событий. Напротив, политик ищет в прошлом необходимые примеры и личности, конструируя с их помощью в необходимой интерпретации линию исторической преемственности, которая подтверждает легитимность его действий в настоящем. Зачастую речь не идет о какой-то целенаправленной подтасовке фактов, проблема куда сложнее. Для Ленина исторический сюжет, связанный с Парижской Коммуной, является крайне важным – к нему он периодически возвращается в различных выступлениях в 1917-1919 гг., выстраивая линию преемственности: Маркс и Энгельс, Парижская коммуна, Русская революция 1905 г., Октябрьская революция 1917 г.

В книге «Государство и революция» Владимир Ильич достраивает Парижскую Коммуну в завершенную модель диктатуры пролетариата, которая выступает политическим ориентиром для большевиков в Октябре 1917 г. При этом не так важно, насколько большевики приблизились к точному повторению преобразований парижских коммунаров. Важно то, что выстроенная Лениным революционная традиция работала в условиях Октября 1917 г., так как история была подчинена политике, а не наоборот. Большевики позиционировали свою партию как результат развития единого революционного вектора, заданного Марксом и продолженного коммунарами. История революции имела главную магистральную дорогу, на которой стояли большевики, остальные течения в рамках социал-демократии и за ее пределами – боковые и второстепенные ответвления, ведущие в тупик. Наличие исторического прецедента диктатуры пролетариата в прошлом играло для большевиков важную роль с учетом практически полного отсутствия у них опыта государственной и административной работы. Исторический опыт Коммуны должен был хотя бы частичного восполнить отсутствие реального опыта.

Ленин в августе 1917 г. писал о необходимости создания пролетарского государства на основе «добровольного централизма», который будет выражаться в форме «объединения коммун в нацию» и «добровольном слиянии пролетарских коммун в деле разрушения буржуазного господства и буржуазной государственной машины^[40]». Большевики формировали новую революционной государственность на пространствах огромной России полностью экспериментальным путем, идя на самые удивительные тактические союзы и не боясь брать лозунги из программ других социалистических партий^[41].

В России не существовало (за исключением северо-западной Руси) развитых институтов городского самоуправления, имевших длительную историческую традицию, начиная со X—XIII веков. Россия была централизованным и бюрократическим государством, в котором земское самоуправление с крайне ограниченными полномочиями стало внедряться только с 1860-х гг.

Хотя это может показаться удивительным на первый взгляд, но система выборов в Советы, сложившаяся после 1917 г., имела множество формальных признаков сходства с системой выборов в Российской империи. Как отмечает исследовательница М.С. Соломатова:

«Большевики, придя к власти и отвергнув опыт предыдущих избирательных систем и собственных программных требований, заявили, что закрепили в Конституции 1918 г. естественно сложившийся опыт выборов в Советы в ходе революций. Вместе с тем выборы в Советы в 1917 г., при кажущейся новизне этого института, воспроизводили имевшийся электоральный опыт, глубоко укоренившийся в сознании населения. В итоге, большевики, декларируя полный разрыв с традициями, в модернизированном виде позаимствовали базовые черты дореволюционной избирательной системы. ^[42]».

Как при избрании Государственной думы, так и при избрании Советов выборы носили непрямой, не всеобщий и неравный характер. Все избиратели в Российской империи делились на четыре курии: землевладельческая, городская, крестьянская и рабочая. Для рабочей и крестьянской курии действовали трехступенчатые и четырехступенчатые выборы депутатов. Для землевладельцев и обеспеченных городских жителей предусматривалось выборы в две ступени. Действовал имущественный ценз, обеспечивая широкое представительство землевладельцев, представителей буржуазии и чиновничества, которое было несоразмерно их доле в общей численности населения: в 1906 г. 1 выборщик приходился на 2 тыс. землевладельцев, 4 тысячи горожан, 30 тысяч крестьян и 90 тысяч рабочих^[43].

Революционная волна 1917 г. перевернула эту пирамиду, обратив ее в пользу рабочих. Выборы в Советы осуществлялись по социальному и профессиональному принципу. При выборах I Съезда Советов крестьянских депутатов один делегат избирался от 150 тыс. крестьян; выборы на I съезд Советов рабочих и солдатских депутатов — один делегат от 25 тыс. человек^[44]. Выборы также сохранили многоступенчатый характер.

После прихода к власти большевики объявили Советы политической основой нового пролетарского государства. Конституция РСФСР 1918 г. радикальным образом изменила избирательное законодательство в пользу трудящихся классов. Избирательных прав были лишены лица, использующие наемный труд для извлечения прибыли; лица, живущие на доход, с капитала; частные торговцы; служители церкви служащие и агенты бывшей полиции, особого корпуса жандармов и охранных отделений^[45]. Новыми элементами по сравнению с дореволюционным законодательством стали выборы на основе производственных единиц, снижение возрастного ценза до 18 лет, предоставление избирательных прав женщинам, отмена гражданского ценза, т.е. в выборах могли принимать участие трудящиеся-иностранцы, проживающие в РСФСР.

Таким образом, советская избирательная система была уникальным сочетанием дореволюционных избирательных традиций, существовавших в России, и революционного новаторства, обеспечивающего привилегированное положение городского пролетариата. Однако на символическом уровне связь с дореволюционным прошлым отрицалась большевиками, стремящимися подчеркнуть свою преемственность с совершенно другим политическим проектом – Парижской Коммуной.

В ходе Гражданской войны были созданы Петроградская трудовая коммуна, Эстляндская трудовая коммуна, Бакинская коммуна, Трудовая коммуна немцев Поволжья, Карельская трудовая коммуна. Часть коммун была создана как областные объединения, другая часть – как национально-территориальные формирования. Коммуны были переходной формой, и к 1923 г. национальные коммуны были преобразованы в автономные республики. Разумеется, при выборе названия большевики ориентировались на французский опыт, но обладали ли российские коммуны реальной автономией и были ли они свободными муниципалитетами? В годы Гражданской войны они подчинялись центральному руководству РКП(б), которое сочетало централизм на партийном уровне и федерализм при формировании государства.

Ленин зачастую опасался говорить о каком-то новаторстве, так как заходя в сферу полной неизвестности, он стремился сохранить преемственность с «подлинным марксизмом». Однако после Октябрьской революции и с началом преобразований в экономике и строительстве нового государственного аппарата, Ленин признал, что в определенных вопросах большевики отошли от опыта Парижской Коммуны:

«Нам пришлось теперь прибегнуть к старому, буржуазному средству и согласиться на очень высокую оплату «услуг» крупнейших из буржуазных специалистов. Все, знакомые с делом, видят это, но не все вдумываются в значение подобной меры со стороны пролетарского государства. Ясно, что такая мера есть компромисс, отступление от принципов Парижской Коммуны и всякой пролетарской власти, требующих сведения жалований к уровню платы среднему рабочему, требующих борьбы делом, а не словами, с карьеризмом. Мало того. Ясно, что такая мера есть не только приостановка – в известной области и в известной степени – наступления на капитал (ибо капитал есть не сумма денег, а определенное общественное отношение), но и шаг назад нашей социалистической, Советской, государственной власти, которая с самого начала провозгласила и повела политику понижения высоких жаловании до заработка среднего рабочего^[46]».

На символическом уровне разрыв с 40-летней традицией социал-демократии Европы, а вместе с тем возвращение к Марксу и Парижской коммуне, произошел в форме смены названия партии. По инициативе Ленина, предложенной на VII экстренном съезде партии в 1918 г., РСДРП(б) была переименована в Российскую коммунистическую партию (большевиков). Ключевыми понятиями в новом названии был «коммунистическая», олицетворяющее традицию «Союза коммунистов» 1840-х гг., и «большевики», которое обобщало опыт революционного движения в России начала XX века.

Таким образом, Владимир Ильич сохранял преемственность и историческую связь большевизма с наследием Маркса, зачеркивая эпоху Второго Интернационала. Сам лидер большевиков в своем докладе на VII съезде аргументировал смену названия тем фактом, что в РСФСР был выстроен новый тип демократии, который превзошел буржуазный парламентаризм западноевропейских стран. Советы как новый тип пролетарской демократии связаны с опытом Парижской коммуны, которая «не была государством в собственном смысле слова^[47]».

Вместе с указанием на результаты, достигнутые трудящимися России, Ленин перебрасывает мостик в будущее – слово «коммунистическая» в названии партии символизировало ее устремленность к созданию коммунистического общества. Ленинский вариант названия партии означал соединение трех времен – прошлое, настоящее, будущее – и сохранение связей с «истинной революционной традицией», извращением которой стала немецкая социал-демократия, поддержавшая в подавляющем большинстве идеи социал-шовинизма и реформизма. Ленин комментировал смену названия партии на съезде следующим образом:

«Ведь мы возвращаемся к хорошему старому образцу, который всемирно известен. Мы все знаем "Манифест Коммунистической партии", его знает весь мир, ведь исправление не в том состоит, что пролетариат есть единственный до конца революционный класс, что все остальные классы, в том числе трудящееся крестьянство, могут быть революционными, лишь поскольку они переходят на точку зрения пролетариата. Это — такая основа, такое всемирно известное положение Коммунистического манифеста, что тут сколько-нибудь добросовестных недоразумений не может быть, а за недобросовестными, за кривотолками все равно не угонишься. Вот почему надо вернуться к старому, хорошему, безусловно правильному образцу, который сыграл свою историческую роль, обойдя весь мир, все страны; мне кажется, отступить от этого лучшего образца нет оснований^[48]».

После смерти Ленина

Что произошло после Октябрьской революции и последующей смерти Ленина? Марксизм стал государственной идеологией, который был дополнен сакрализованным комплексом идей Ленина, получившим название «ленинизм». Отход от ленинизма стало частым обвинением в адрес различных групп партийной оппозиции, которые возникали в 1920-е гг. Борьба за власть после окончательного отхода Ленина от руководства партии в 1923 г. проходила в форме дискуссии о правильной интерпретации ленинского наследия.

Марксизм-ленинизм стал идеологическим фундаментом единства советского государства и партии. Антрополог Алексей Юрчак выделил Сталина как господствующую фигуру (master), определявшую советский идеологический дискурс в 1930-1950-е гг.^[49] Роль Сталина в советской идеологии заключалась в том, что только он мог вводить новшества в идеологическую конструкцию советского марксизма и редактировать самые различные политические тексты и явления культурной жизни. Это выражалось в постоянных публичных выступлениях и статьях Сталина по вопросам, связанным с историей партии, экономикой, языкознанием, национальным вопросом и других тем.

Публичность подобных шагов Сталина подчеркивало не только его ведущую роль теоретика, но и открытость советского марксизма к определенным изменениям, хотя прерогатива подобных новаций могла принадлежать только Сталину. Он выступил главным хранителем, интерпретатором и реформатором советского марксизма. При этом господствующая позиция Сталина вовсе не означала, что только он мог выполнять техническую работу по внесению определенных изменений в идеологию. На основе архивных данных известно, что Сталин в 1938 г. дал поручение докторам философских наук М.Б. Митину и П.Ф. Юдину разработать проект новой партийной программы ВКП(б), такое же задание получил Д.З. Мануильский, секретарь ИК Коминтерна^[50].

В 1947 г. над проектом новой программы работало уже четыре группы авторов: 1) Митин и Юдин; 2) П.Н. Поспелов, Д.Т. Шепилов и М.Т. Иовчук; 3) Г.Ф. Александров, П.Н. Федосеев и К.В. Островитянов; 4) Л.А. Леонтьев и О.В. Кууисинен^[51]. Но при этом сам Сталин вносил множество правок в проекты программы и на нем лежало право вынесения финального решения. Как известно, партийная программа ВКП(б) ни в 1938 г., ни в 1948 г. не была принята, хотя было подготовлено несколько вариантов. Видимо Сталина в полной мере не устроил ни один из проектов, поэтому он решил отложить принятие новой программы.

Вместе со смертью Сталина советская идеология лишилась господствующей фигуры, которая находилась над идеологией и, соответственно, могла вносить в нее существенные изменения. Хотя исследователь Алексей Юрчак отмечает, что этот процесс начался уже при позднем Сталине, когда он выпустил серию статей о проблемах языкознания. В них советский лидер подверг критике учение Н.Я. Марра о языке. Сталин писал о том, что язык нельзя свести ни к базису, ни к надстройке. Язык обладает собственными объективными законами развития, изучением которых должны заниматься ученые. Тем самым язык выводился из-под контроля партии и обретал автономность, подчиненную лишь «объективным законам науки». Юрчак отмечает:

«Видимо, не осознавая того, что он делает, Сталин дал толчок глобальному сдвигу парадигм внутри советского дискурсивного режима. В 1956 году, через три года после смерти Сталина, Хрущев, в роли нового генерального секретаря партии, завершил этот сдвиг парадигм, сделав его необратимым^[52]».

В 1950-1960-е гг. закрепился застывший идеологический канон, который подвергался лишь частичным и формальным изменениям. Важнейшее значение имело исчезновение реальной политической фигуры, которая могла выступить интерпретатором и реформатором советского марксизма. Однако послесталинское политическое руководство СССР в лице Н.С. Хрущева и других членов Политбюро КПСС еще действовало в рамках инерции сталинского периода.

Свидетельством этого было включение в программу КПСС 1961 г. следующих идей: мирное сосуществование государств с различным социальным строем, переход СССР от диктатуры пролетариата к общенародному государству, экономическая гонка с США, создание основ коммунизма за 20 лет. Данные идеи присутствовали в проектах программы ВКП(б), разработанных еще в 1947 г.^[53] Авторы программы 1961 г., часть из которых были разработчиками проектов 1947 г. (Поспелов, Федосеев, Митин, Куусинен), активно работали со старыми проектами, заимствуя из них множество положений и идей.

Юрчак пишет:

«Наиболее важным результатом этих изменений (исчезновение господствующей фигуры – М.Л.) стало не столько развенчание конкретного вождя или конкретных преступлений, сколько масштабная реорганизация всего дискурсивного режима социализма — реорганизация, которая имела огромные, хотя до поры невидимые последствия для советской системы. В результате этой реорганизации постепенно становилось важнее воспроизводить точную структурную форму идеологических высказываний и ритуалов, чем слишком подробно вдаваться в их буквальный смысл^[54]».

Возвращение к Ленину

В докладе «О культе личности и его последствиях», прочитанном на XX съезде КПСС в 1956 г., Хрущев противопоставил Сталину фигуру Ленина как образцовый пример партийного лидера и подлинного большевика:

«Известна величайшая скромность гения революции Владимира Ильича Ленина. Ленин всегда подчеркивал роль народа как творца истории, руководящую и организующую роль партии как живого, самодеятельного организма, роль Центрального Комитета <…> Ленин решительно выступал против всяких попыток умалить или ослабить руководящую роль партии в системе Советского государства <…> Ленин никогда не навязывал силой своих взглядов товарищам по работе. Он убеждал, терпеливо разъяснял свое мнение другим. Ленин всегда строго следил за тем, чтобы осуществлялись нормы партийной жизни, соблюдался Устав партии, своевременно созывались съезды партии, пленумы Центрального Комитета^[55]».

Делегатам было роздано «завещание Ленина» — серия последних статей и писем Ленина, в которых содержалась критика действий Сталина и других большевистских лидеров. Сам Хрущев полностью в своем докладе процитировал письмо Ленина к Сталину, продиктованное 5 марта 1923 г., письмо Н.К. Крупской Л.Б. Каменеву с жалобой на Сталина (23 декабря), отрывки из ленинского письма к съезду с критическими замечаниями о сталинской грубости, отрывки из записки Ленина в Политбюро ЦК в октябре 1920 года о задачах Центральной Контрольной Комиссии. Хрущев отказался давать комментарии к данным документам, так как, по его словам, «они красноречиво говорят сами за себя».

Таким образом Хрущев в начале доклада адресовал все претензии к политике Сталина не от собственного лица, а от лица Ленина. Авторы доклада путем многочисленных цитат и ссылок на Владимира Ильича стремились представить его в качестве символического участника XX съезда и главного обвинителя Сталина. Сам доклад выдержан в духе «Ленин бы действовал иначе».

При чтении доклада Хрущева бросается в глаза явное противоречие – первый секретарь объявляет войну культу личности, который противоречит, по его словам, марксизму-ленинизму, но при этом сам предлагает на месте разрушенного сталинского культа воздвигнуть культ Ленина. Это противоречие было вызвано кризисом государственной традиции. Хрущев нанес серьезный удар по идеологической преемственности советской политической системы. Если с 1930-х по 1950-е гг. советское общество жило с пониманием того, что «Сталин – это Ленин сегодня», то с развенчанием культа личности Сталина возникла лакуна, которую крайне важно было заполнить. Обвинив Сталина в том, что в 1930-1940-е гг. он принизил роль Ленина, Хрущев заявил о необходимости пересмотреть ситуацию, чтобы «нашли свое правильное отражение в истории, литературе, произведениях искусства роль В.И. Ленина, великие деяния нашей Коммунистической партии и советского народа – народа-творца, народа-созидателя^[56]».

Н.С. Хрущев во время поездки в Казахскую ССР, август 1964 г.

В процессе возрождения «ленинизма» важную роль играла публикация малоизвестных ленинских текстов. В 1956 г. впервые публикуются в открытой печати «завещание Ленина» – серия надиктованных им писем и статей^[57], в которых содержалась оценка советского партийно-государственного аппарата и нелестная характеристика крупнейших деятелей большевистской партии, в том числе Сталина («Письмо к съезду», «О придании законодательных функций Госплану», «К вопросу о национальностях или об "автономизации"»). В 1958 г. началось печататься 5-е наиболее полное собрание сочинений Ленина из ранее изданных, выход которого растянулся до 1965 г.

Идея возвращения к Ленину получила широкое отражение в советской культуре. В конце 1950-х – начале 1960-х гг. появились художественные книги (Э. Казакевич «Синяя тетрадь», В. Катаев «Маленькая железная дверь в стене»), фильмы («В начале века» реж. А. Рыбаков, «Семья Ульяновых» реж. В. Невзоровов), стихотворения о Ленине (А. Вознесенский «Лонжюмо», Б. Окуджава «Ленин»). В последующее время многие авторы кардинальным образом поменяли свои взгляды, что автоматически наложило печать конъюнктурности на «ленинский цикл» их работ. Однако некоторые из произведений ленинианы написаны действительно талантливо и, по-видимому, отражают искренний творческий порыв авторов. В данной связи было бы ошибкой попадать в ловушку ретроспективного взгляда и полагать, что все работы о Ленине эпохи «оттепели» были политическим заказом. «Возвращение к Ленину» отражало реальные тенденции в развитии советского общества и, прежде всего интеллигенции, которая стремились выразить идеи «социализма с человеческим лицом» через новое прочтение ленинского образа^[58]. Разумеется речь шла не о точном воспроизведении исторического прототипа, а о конструированного нового смысла.

Как отмечает российский кинокритик Е.Я. Марголит:

«1960-е впервые превращают "революционное насилие" из вдохновляющей данности в проблему. Освященное авторитетом классики революционное насилие отнюдь не отрицается, но ставится вопрос о его границах и рамках, исторически неизбежных. Оно уже не является источником пафоса и вдохновения, но должно быть при любой возможности сдерживаемо – по мнению 60-х, которые это насилие с энтузиазмом отдают "самому человечному человеку".

Носителями же пафоса романтики революционного насилия – пусть бескорыстного (а подчас и корыстного) – оказываются в таком случае искренне (или неискренне) заблуждающиеся оппоненты Вождя – от левой эсерки Марии Спиридоновой до изредка появляющегося на экране (но непременно подразумевающегося) Иосифа Сталина <…> Как это ни парадоксально звучит, но до реального исторического персонажа, человека по имени Владимир Ильич Ульянов-Ленин, ей (эпоха оттепели – прим. М.Л.), по сути, дела нет. Оттепель и не догадывается, что попросту творит своего идеального героя – идеального человека 60-х.^[59]».

Пьесы Михаила Шатрова – лучшая и наиболее талантливая попытка возрождения образа «истинного» В. Ленина в 1960-1980-е гг. История большевистской партии стала для части советской интеллигенции своеобразной матрицей, через которую рассматривалось настоящее и даже будущее. В этом смысле большевики повторили судьбу якобинцев и коммунаров 1871 г. Шатров достиг самого высокого уровня в конструировании нового образа большевиков, так как сочетал в своих пьесах элементы исторической хроники и авангарда, смешивая между собой разные исторические эпизоды и реальные цитаты политических деятелей прошлого^[60].

Ярким примером позднесоветской ленинианы выступает фильм Сергея Юткевича «Ленин в Париже» (1981 г.). Казалось бы, название фильма подталкивает к предположению о том, что все повествование будет сведено к фигуре вождя, который показан как безупречный политик и человек. На самом деле все обстоит куда сложнее. Фильм Юткевича построен как диалог между историей и современностью – революционеры, учащиеся в школе Лонжюмо (Франция) 1911 г., дискутируют о проблемах революции с французскими студентами 1968 г. Режиссер противопоставил студенческому бунту «новых левых» Октябрь 1917 г. как пример «настоящей и правильной революции». Этот прием мне представляется крайне характерным – советская интеллигенция избегала открытой дискуссии с европейскими левыми, которая бы не сопровождалась использованием ленинского образа. Юткевич стремится выдвинуть вперед фигуру Ленина и говорить его фразами и цитатами из 1917 г., а порой и высказывая собственные идеи через образ Ленина.

Левые радикалы 1968 г. призывают к тотальному отказу и разрушению буржуазного мира, а в противовес их действиям советские товарищи рассказывают об Октябрьской революции 1917 г. и просят возложить цветы к мавзолею Ленина (сцена из фильма). В этой сцене выражен очень глубокий символический смысл – поиск в прошлом господствующей фигуры, стоящей над идеологией, неизбежно приводит к тому, что эта идеология утрачивает возможность даже в отдаленной перспективе описывать реальность. Ее основной целью становится не анализ действительности, а самосохранение за счет постоянного воспроизводства форм советского дискурса ради самого дискурса и коммеморативные практики – культ Ленина и Октябрьской революции. Форма дискуссии с «новыми левыми» через прошлое – яркий пример утраты советской культуры своего авангардного и новаторского начала. К 1980-м гг. возобладала традиция, поэтому перемены, последовавшие после смерти К.У. Черненко, начались снова с перестройки советской матрицы – ленинского образа.

Идея возвращения к «подлинным истокам» стала лейтмотивом для нескольких поколений советских руководителей, которые заявляли о «возвращении к Ленину» и «возрождении подлинного ленинизма». Речь идет о хрущёвской оттепели и периоде перестройки, которая также сопровождалась призывами к возрождению «ленинских идеалов».

Зачастую реактуализация ленинских работ принимала курьезные формы. В краткой биографии Ленина, вышедшей в свет разгар освоения целины писалось: «Большое внимание Ленин уделял вопросам повышения урожайности сельскохозяйственных культур. Одним из важных средств увеличения производства зерна в стране он считал расширение посевов кукурузы^[61]». Далее шла выдержка из письма Ленина Г.М. Кржижановскому 1921 г., где он писал о необходимости закупок семян кукурузы для засева яровой площади во всем Поволжье^[62]. Как заметили историки Г.А. Бордюгов и Е.А. Котеленец, в приведенной ленинской цитате были опущены слова о голоде в Поволжье, для борьбы с которым Ленин и предлагал увеличивать посевы кукуруза для того, чтобы прокормить голодающих крестьян. Разумеется, данный отрывок мог вызвать у читателя весьма опасные сравнения, поэтому его тактично убрали^[63].

Министр финансов СССР (1985-1989 гг.) Б.И. Гостев описывал ситуацию конца 1980-х гг.:

«Как принимали решения, расскажу лишь на примере введения в действие закона о кооперации. Это было любимое дитя Н.И. Рыжкова. Он всюду ходил с брошюрой «Ленин о кооперации». Ему объясняли, что ситуация изменилась: перед Лениным стояла задача продумать путь от частника к кооперации, нам же предстоит пройти путь от государственной, общенародной собственности к кооперативной! Так начался развал общественной собственности в пользу частной^[64]».

Новая кампания реформ, начатая М.С. Горбачевым, на первом этапе 1985-1988 гг. имела много сходных черт с периодом «оттепели». Вновь руководство партии, историки и публицисты обращались к фигуре Ленина с целью очищения его наследия от «последующих искажений» и возрождения духа «подлинного ленинизма». В своей книге «Перестройка и новое мышление для нашей страны и всего мира» Горбачев писал:

«В политике, идеологии мы стремимся возродить живой дух ленинизма. Многие десятилетия пребывания во власти догм, почерпнутых из начётнических учебников, сделали своё дело. Сейчас хотим внести подлинно творческий дух в нашу теоретическую работу. Сделать это нелегко, но необходимо. И, как кажется, творческая мысль крепнет^[65]».

Сама перестройка трактовалась ее инициаторами как открытие «подлинного Ленина», который был раннее скрыт^[66]. Обращение к «истинному» Ленину вызвало критику интерпретаторов, извращавших слова Ленина в соответствии с политическим заказом. Между советскими людьми и Лениным не должно быть посредников, в связи с чем необходимо сосредоточиться на изучении аутентичных ленинских сочинений^[67].

В 1986 г. ЦК КПСС дал поручение подготовить предложение об издании шестого полного собрания сочинений Ленина. Из богатого теоретического наследия Владимира Ильича первостепенное значение, по мнению Горбачева, имели статьи о новой экономической политике и «политическое завещание». НЭП трактовался генеральным секретарем КПСС как «революция в революции» — совершенно новый этап в советской истории и понимании социализма^[68].

Помимо публицистических и исторических текстов Институтом марксизма-ленинизма при ЦК КПСС был опубликован в 1988 г. специальный сборник цитат «К. Маркс, Ф. Энгельс, В.И. Ленин о кооперации^[69]». Экономические реформы перестройки в 1986-1988 гг. – законы об индивидуальной трудовой деятельности, госпредприятии и кооперации – укладывались в логику частичной либерализации советской экономики в период НЭПа, которая при этом не сопровождалась в 1920-е гг. политическими реформами в направлении демократизации.

Плакат 1990 г. Художник В. Чумаков

Политический дискурс периода перестройки был отмечен доминированием исторических дискуссий. Советская интеллигенция сделала своеобразный круг, вернувшись к периоду НЭПа. Советское прошлое, в первую очередь 1920-е гг., стало источником поиска альтернатив будущего развития и «года перелома» – момента, когда советский политический проект стал развиваться не в том направлении, в каком первоначально задумывался.

Политика гласности, инициированная советским руководством, сломала ту плотину, которая сдерживала в течение десятилетий обсуждение сложных и порой трагичных страниц советской истории. Исторический бум конца 1980-х гг. возник именно как следствие прежних ограничений. Дискуссии, которые могли состояться несколько десятилетий назад и развиваться плавно в течение многих лет, вылились в бурный поток, сметающий основы исторической легитимности советского государства.

В общественных спорах преобладающим подходом к истории стала ориентация на окончательное решение исторических вопросов. Ярким проявлением подобного отношения стали слова актера Олега Ефремова, сказанные им в 1987 г. при обсуждении пьесы Шатрова «Дальше… дальше… дальше!»: «Смысл пьесы для меня однозначен. Пока мы не скажем честно и открыто, что мешало нашему движению, пока не уясним, в чем причины ошибок, неудач и трагедий, мы не сможем двигаться вперед^[70]».

Стремление найти окончательные решения, там где их нельзя было отыскать в принципе, так как история – это поле непрекращающихся дискуссий, которые невозможно завершить; попытка найти готовую модель для будущего развития в прошлом блокировало поиск ответов на реальные существующие проблемы конца 1980-х гг. – кризис КПСС, товарный дефицит, огромный инфляционный навес, рост национализма, преступности и множество других вопросов. Вместо этого копья ломались в спорах об ответственности Ленина за сталинские репрессии, необходимости коллективизации и ее цены, реальности «бухаринской альтернативы», необходимости «национального покаяния» и т.д. Советская интеллигенция не была готова к поискам сложных ответов на новые вызовы, рассчитывая выбраться из кризиса путем нахождения в прошлом простого и готового решения.

Сам Горбачев рассматривал НЭП не в качестве определенного исторического этапа 1920-х гг., а как своеобразную модель гуманного и рыночного социализма. В 1985-1990 гг. конструировался образ Ленина-реформатора, выступавшего в качестве сторонника социализма как строя цивилизованных кооператоров. В предисловии в вышеуказанном сборнике о кооперации говорилось:

«Кооперация в различных ее формах прочно входит в общественную жизнь, в нашу повседневность, в наш быт. Принятый в 1988 году Закон о кооперации в СССР подводит прочную правовую базу под ее деятельность. Это означает осуществление на практике ленинской идеи о социализме как строе цивилизованных кооператоров. Специальное исследование поставленной Лениным проблемы становится особенно актуальным в наши дни, когда решается задача широкого использования кооперации в целях демократизации экономики. Для выполнения такой работы будут полезны материалы данного сборника^[71]».

Однако политика гласности размывала культ личности Ленина, среди части отечественных авторов стал возобладать уже ленинский антикульт, сконструированный в духе пафоса разоблачения, открытия «шокирующих документов» и призывами к «нравственному очищению» и «национальному покаянию»^[72].

Вместо спокойного и рассудительно анализа современных проблем советской экономической и политической системы, значительная часть интеллигенции все дальше углублялась в прошлое, стараясь найти «упущенную альтернативу». С конца 1989 г. модель «рыночного социализма 1920-х гг.» стала сменяться ориентацией на столыпинские реформы и «Россию 1913 года» как путь к тому, чтобы в советской экономике появился «настоящий хозяин»^[73]. Исследовательница Олеся Кирчак назвала эту траекторию общественной мысли: «Путешествие из 1921-го в 1906-й через 1990-й^[74]».

Ленин же стал изображаться в либеральной публицистике как политик, заложивший основы «сталинского тоталитаризма» 1930-х гг., одобрив назначение Сталина генеральным секретарем в 1922 г. и, соответственно, ответственный за все последующие репрессии и ошибки советского руководства. Советский историк Ю. Афанасьев, редактор известного сборника статей «Иного не дано», в интервью 1990 г. отметил:

«Насилие и террор проистекают не из каких-то убеждений и личных качеств Ленина. Они в самих этих представлениях, что общество можно как избу построить, как завод, как какой-то механизм сконструировать по заранее изготовленному чертежу. Эти представления и повлекли за собой поиск средств. А тут без террора и насилия, оказалось, не обойтись. И всё это в массовом масштабе началось с восемнадцатого года^[75]».

Митинг сторонников Б.Н. Ельцина 4 февраля 1990 года, Москва.

Против подобных негативных оценок выступили серьезные историки^[76], но их голос утонул в волне антиленинской публицистики, которая свидетельствовала о глубоком кризисе и распаде советской идеологии с его центральным звеном – культом Ленина.

Как отмечает Юрчак: «Хотя последние годы перестройки были полны важных событий, именно потеря Лениным легитимности, произошедшая в 1990 году, стала, пожалуй, самым важным изменением, способствовавшим быстрому и необратимому кризису всей системы^[77]». В предшествующие годы культ Ленина не был просто навязан сверху, а имел серьезные внутренние причины для своего существования среди подавляющей части советских граждан. Для многих советских людей в 1960-1970-е гг. образ Ленина ассоциировался с идеалами социальной справедливости и идейной чистоты, которая была искажена партийными чиновниками.

Алексей Юрчак провел множество интервью с представителями «последнего советского поколения», родившихся в промежутке с середины 1950-х – начало 1970-х гг. Одним из его респондентов был Андрей (1954 г.р.), инженер из ленинградского НИИ, который при этом был комсоргом одного из научных отделов в своем институте. Андрей выразил свое отношение к Ленину в следующих словах:

«Мы воспитывались с сознанием того, что Ленин был чем-то святым. Ленин был символом чистоты, искренности, мудрости. Без вопросов. Мне казалось, что все проблемы в нашей жизни были вызваны более поздними искажениями изначальных ленинских принципов, порочным и кровавым режимом Сталина, этим умалишенным Брежневым и так далее. Я был уверен, что, если мы вернемся к истинным идеям Ленина, все снова встанет на свои места. В те годы [конец 1970-х — начало 1980-х] многие думали, что, если бы Ленин был жив, он бы исправил все то плохое, что происходило^[78]».

Разрушение культа Ленина стало важнейшей вехой в кризисе советской идеологии, которая лишилась даже символической внешней фигуры, которая могла рассматриваться в качестве альтернативы «подлинного социализма». Критика Ленина разрушала эту альтернативу, замыкая историю советского социализма в порочный круг ошибок и преступлений.

Андрей, инженер в ленинградском НИИ:

«Идея о том, что Ленин знает ответы на все вопросы, выходила из меня постепенно, капля за каплей. Сначала я что-то прочитал, затем что-то показали по телевизору, рассказали по радио. Один штрих за другим, стал вырисовываться новый портрет. Оказалось, что Ленин был таким же, и слава богу еще, что он дольше не пожил. Что он был действительным инициатором, автором всего, а Сталин был просто его логическим продолжением. Для меня лично прийти к этому осознанию было очень долгим и мучительным процессом. Ленин был последним символом, в котором я разочаровался^[79]».

Разумеется, было бы ошибкой объяснять кризис советского общества исключительно проблемами, с которыми столкнулась официальная идеология. К подобной позиции склоняется Юрчак, когда пишет о том, что дискурсивная деконструкция советской системы предшествовала серьезным экономическим и экономическими проблемам^[80]. В подобной трактовке его концепция не способна объяснить выбор исторического момента для начала перестройки – почему они началась именно в 1985 г., а не раньше? Юрчак пишет:

«Конкретные перемены конца 1980-х годов стали возможны благодаря реформам, начавшимся в относительно случайный момент руководством партии и государства, которое само не отдавало и не могло отдавать себе полного отчета в том, какой именно процесс эти реформы запустят и куда он заведет (поскольку то, как система была устроена в действительности, никто, включая руководство партии, точно не знал)^[81]».

Отвечать на данный вопрос, ссылаясь исключительно на личность Горбачева и случайность, значит игнорировать предшествующие попытки экономических реформ середины 1960-х гг. и экономические эксперименты периода Ю. Андропова. Они были не случайны, а закономерны. Горбачев был вынужден искать ответы на те объективные вызовы, которые стояли перед страной – замедление темпов роста советской экономики к началу 1980-х гг., инфляционный навес, продовольственные проблемы, техническое отставание от США в гражданской промышленности, крайне изматывающая гонка вооружений и ряд других проблем.

Плакат 1989 г. Художник Э. Булатов.

Перформативный сдвиг

Во всех вышеописанных случаях «возвращения к Ленину», речь шла не о точном повторении ленинских идей, а об осуществлении новых политических и экономических проектов, облеченных в традиционалистскую форму. Внутри советской идеологии происходил процесс, который Юрчак назвал «перформативным сдвигом». Речь шла о смещении идеологических действий и слов с описания реальности на воспроизводство авторитетного дискурса, что в свою очередь наполняло его совершенно новым содержанием. Все это медленными темпами разъедало смысловую ткань советской идеологии. Юрчак связывает перформативный сдвиг с гипернормализацией политического дискурса в позднесоветском обществе (1960-1980-е гг.), который лишился внешней господствующей фигуры.

Юрчак пишет:

«Под гипернормализацией мы понимаем процесс, в результате которого в языке не просто возникает большое количество стандартных фраз и оборотов, но и происходит постепенное усложнение этих стандартных фраз и оборотов. Констатирующая составляющая смысла подобных высказываний крайне неопределенна. Таким образом, процесс гипернормализации советского идеологического языка освободил смысл, который передавался высказываниями, сделанными на этом языке^[82]».

Многочисленное цитирование Ленина и новый виток развития его культа были попыткой сконструировать внешнюю господствующею фигуру, которая бы оценивала верность и адекватность марксизма-текущим реалиям. Только в отличие от Сталина, внешняя фигура в лице Ленина была лишь историческим образом, раздробленным на множество цитат, которые использовалось зачастую вне исторического контекста по самым разным поводам. За историческим образом Ленина скрывалось руководство КПСС, которое с определенного времени утратило веру в собственную способность вносить открытые и существенные изменения в идеологический канон. Боязнь ответственности и любых открытых новаций обрела форму постоянных бросков в прошлое с целью поиска «настоящего Ленина и ленинизма». Отсутствие внешнего идеологического редактора, стоящего над идеологией, приводило к тому, что автор текста старался включить в него больше цитат и устоявшихся фразеологизмов, что делало партийные тексты 1960-1980 гг. крайне громоздкими и похожими друг на друга. Повторяемость и традиция стала единственным гарантом устойчивости советской идеологии.

Память и перформатив

Британский философ Джон Остин ввел в научный оборот понятие перформатив (лат. performo — действовать), под которым понимал высказывания особо рода – они не описывают и не констатируют какой-либо факт. Перформатив выступает словом-действием, которое реализуется лишь в определенном социальном контексте. Нет контекста – нет перформатива. В этой связи перформатив находится за рамками альтернативы «истинное или ложное высказывание», а оценивается как «успешное и неуспешное»^[83]. Основной критерий успешности перформативного высказывания по теории Остина: «Должна существовать принятая конвенциональная процедура, имеющая определенные конвенциональные результаты, включающая употребление определенных слов определенными лицами при определенных обстоятельствах^[84]».

При этом сами участники перформативного действия должны быть настроены соответствующим образом, т.е. их мысли и чувства нацелены именно на предпринимаемое действие. Остин отмечал, что между констатирующими и перформативными высказываниями нет непроходимой стены, одни и те же высказывания могут быть в разных ситуациях констатирующими или перформативными.

Самым распространенным примером перформативов являются различные клятвы и обещания, которые лишь на первый взгляд могут показаться формальностями. В эпоху европейского средневековья, где доминировала устная культура, клятва выступала важнейшим социальным механизмом для выстраивания отношений между людьми. В современном обществе примером подобного является воинская присяга, которая превращает новобранца в полноценного солдата.

Какое это имеет отношение к теме данной статьи? Коммунистическое движение занимает критические позиции в отношении религии, но оно не может отказаться от тысячелетних механизмов поддержания связей между людьми. Коммеморативные практики современных марксистов являются перформативом, подтверждающим принадлежность к единому солидарному сообществу. Годовщина рождения/смерти Ленина является актом, когда коммунисты собираются и снова говорят о революционном наследии, подтверждая свою символическую связь с ним.

Слова в определенных обстоятельствах – это действия. Можно дискутировать о формах подобных действий, но сами по себе они важны и необходимы, так как выполняют задачу сохранения общей политической идентичности и принадлежности к единому движению. Весь вопрос в мере и балансе между коммеморациями и новыми идеями, которые являются теоретическим обобщением меняющейся социальной действительности. Как говорил Парацельс: «Всё — яд, всё — лекарство; то и другое определяет доза».

За постсоветское 30-летие в России существовало много левых организаций, которые часто апеллировали к наследию классиков с призывами возрождения «ленинских принципов» и «утраченных истин марксизма». Некоторые ограничивались Марксом, Энгельсом и Лениным, другие включали в список «праведных предков» Сталина или Троцкого.

Российские левые не изобрели чего-то нового. Идея возвращения к основам, «золотому веку» существовала во многих религиозных и культурных традициях, среди самых известных – эпоха Возрождения с ее ориентацией на античные образцы, которые были забыты в «темные века». Среди современных примеров – различные фундаменталистские исламские движения, апеллирующие к нормам жизни пророка Мухаммеда.

Постсоветские коммунисты имели за спиной богатое историческое наследство, которое досталось им в виде черепков и кирпичей обрушившегося дома. Речь, разумеется, идет о СССР и режимах, существовавших в странах Восточной Европы, а также странах, переживших распад социалистического блока – Китай, Вьетнам, КНДР и Куба. Новизна лозунгов и программ постсоветских коммунистов, по сравнению со своими предшественниками, состояла в том, что они включали в себя реваншистские и консервативные идеи, которые зачастую носили прогрессивный характер – сохранение институтов советского социального государства. Многие годы коммунисты, сидя на большой куче обломков, пытались их пересобрать и заново выстроить советский проект, зачастую делая это по своим собственным представлениям «как оно было на самом деле». Из радикального модернистского проекта начала XX в. российский марксизм в 1990-е гг. превратился в советский реваншизм.

В России, безусловно, существовали течения и группы, пытавшиеся создать школу постсоветского критического марксизма (журнал «Альтернативы») или привнести на российскую почву идеи западных и латиноамериканских мыслителей второй половины XX  в. (мир-системный подход – Б. Кагарлицкий (признан иноагентом и террористом российскими властями – прим. ред.), Р. Дзарасов), но они не смогли создать сильных и устойчивых институализированных политических движений. В 1990-е на левом фланге превалировали партии, делавшие ставку на «советский реванш» – РКРП, «Трудовая Россия» и КПРФ. При этом понимать «советский реванш» они могли весьма по-разному.

Однако нельзя не отметить, что форма и содержание идеологии данных движений были сближены между собой, хотя полностью не совпадали. Например, возрождение культа Сталина в коммунистическом движении означало стремление возродить СССР не 1930-1940-х гг., а позднесоветский социализм эпохи Л.И. Брежнева. Фигура Сталина заместила Брежнева, который не был востребован в 1990-е гг. в качестве символа политического сопротивления.

В современной России у многих коммунистических организаций продолжает быть востребован революционный образ Ленина. Однако под призывами возрождения ленинских идей скрываются практики, которые имеют отдаленное отношение к подпольной партии большевиков начала XX века. Произошел перформативный сдвиг – воспроизводится старая форма, но с новым содержанием. В современных реалиях речь идет о небольших группах студентов и трудящихся, которые сформировали удобные и комфортные сообщества, клубы по интересам, где они обсуждают понравившиеся им книги и фильмы, проводят политические акции (актуально до 2022 г.), просветительские лекции и т.д. Речь идет о полезных социальных практиках, используемых для развития навыков коммуникаций, образования и совместного творчества. При этом никто из них не оказывает значимого влияния на политическую жизнь в России. Авторитарный режим, делающий ставку на массовую деполитизацию граждан и точечные репрессии, создает хорошие условия для закупоривания данных сообществ, не позволяя им проявить себя в открытой и значимой политической практике.

Социолог Дмитрий Скульский провел в начале 2010-х гг. полевое социологическое исследование среди активистов небольших левых организаций Новосибирска. Выводы его исследования свидетельствуют о том, что «хотя политическая активность новосибирских леваков значительно выше, чем у большинства их ровесников, эта активность носит скорее характер стиля жизни, чем инструментальной политической деятельности^[85]».

Среди участников исследования были непопулярны разговоры о политическом будущем России и конкретных вариантах этого будущего. Данный вопрос был выведен из сферы политической теории и тем более практики. Коммунизм для левых активистов был в первую очередь связан с идентичностью и стилем жизни. В этой связи на первый план выходят не политические связи между организациями, а личные контакты. Марксистские семинары с изучением «Капитала» Маркса используются, с одной стороны, для изучения теории, а с другой – для поддержания единства и сплоченности микросообщества единомышленников. Сам марксизм выступает инструментом для систематизации современной действительности, что дает участникам семинаров своеобразное чувство контроля над быстро меняющимся миром.

Как заключает Скульский: «…книга («Капитал» – М.Л.) открывает перед семинаристами возможность «гераклитовского» контроля над действительностью. Становление марксистом, таким образом, совпадает с обретением умения уверенно ориентироваться в социальном пространстве и схватывать закономерности, детерминирующие происходящее вокруг. Всякий раз, когда во время интервью товарищи рассказывали мне свои истории жизни, они представляли оптимистичные истории о движении из потерянности и смутной тревоги к ясному видению окружающего и обретению себя^[86]».

Скульский пишет о том, что марксизм обеспечивает для участников кружка «онтологическую безопасность», выступая в роли «путеводителя по жизни». С этим можно отчасти согласиться, однако, на мой взгляд, было бы ошибкой объяснить данные практики исключительно через разрешение внутренних экзистенциальных вопросов и процесс социализации.

Речь идет о реакции на объективные факты российской социальной реальности, которая отмечена высоким уровнем имущественного расслоения, нарастанием репрессий и отсутствием сильных горизонтальных связей между людьми. Левые сообщества представляют собой попытку ответить на данные противоречия.

Несмотря на вербальный радикализм, российские марксисты сохранили идею возвращения к «праведным предкам», но утратили проект будущего и реальный социальный радикализм. Зачастую за марксистскими лозунгами и фразами-клише скрывает техники социализации, социал-реформистские и профсоюзные инициативы. Какие-либо радикальные акции крайне редки со стороны коммунистов и на это есть объективные причины: отсутствие массовой социальной поддержки, непрерывной революционной традиции подполья и точечные репрессии. Сохранение прежней марксистской риторики образца первой четверти XX века выполняют функцию сохранения связей с исторической традицией, формальная сопричастность с которой поддерживается через изучение текстов и коммеморативные практики.

Это статья написана не с целью обвинений и навешивания политических ярлыков. Использование политических символов и образов является нормальной и распространённой практикой. В конце концов, людям всегда хочется брать пример с победителей, а не проигравших, а Ленин на своем историческим этапе был, безусловно, победителем. Однако в российском левом движении в силу вышеописанных причин мемориальные практики (чтение работ классиков марксизма также является зачастую коммеморацией) занимают доминирующее положение, что обуславливает феномен левого традиционализма, за которым скрываются определенные политические субкультуры и практики.

При анализе концепции Остина, я уже отметил, что перформатив нацелен не на описание фактов, а на воспроизводство устоявшихся норм и практик, действующих лишь в определенным обстоятельствах. Перформативный сдвиг лишает идеологию способности анализировать реальность и открывает пространство для новых практик, которые не связаны напрямую с политикой. Речь идет о самосохранении микросообщества единомышленников путем воспроизводства формы.

Движение от перформатива к констатирующему высказыванию возможно лишь при радикальном изменении политической среды, которая разблокирует политическое действие. Однако это необходимое, но не достаточное условие для развития левого движения. В новых условиях многие марксисты могут сохранить прежний вектор, чему будет способствовать многолетняя инерция. Для нового действия необходим новый теоретический и интеллектуальный горизонт. Возможное решение может лежать в плоскости выхода за рамки замкнутой идеологии с ее круговым движением и рассмотрение теории как инструмента для описания и изменения современной социальной реальности, что неизбежным образом предполагает существенное изменение самого марксизма и создание проекта нового будущего.

Кризис модернистского начала в современном марксизме привел к тому, что проект будущего опрокинулся в прошлое, превратившись в улучшенную версию Советского Союза или западноевропейского социального государства 1960-х гг. Иного будущего нет, есть лишь попытки переиграть исторический раунд прошлого века, избежав всех ошибок. Это является, разумеется, не только российским феноменом, но в России поиск новых идей блокируется отсутствием массовой политики. Сложность ситуации состоит в том, что новый проект будущего не может возникнуть в ходе работы кабинетных ученых чисто умозрительным путем. Он возможен как обобщение реальной социальной и политической борьбы, что будет реализовано в полной мере, видимо, лишь после завершения долгого тридцатилетия российского бонапартизма.

Было бы также ошибкой игнорировать определенные позитивные явления наблюдаемые в последние полгода и связанные с развернувшейся дискуссией среди марксистов о программе демократических и социалистических преобразований^[87]. Сам факт обсуждения будущего имеет позитивное значение. Однако пока рано судить о результатах развития данных инициатив.

Выводы

В качестве резюме статьи хочется выделить несколько ключевых идей:

1. Идея возвращения к «подлинному наследию» предполагает конструирование нового содержания, облеченного в старую политическую и идеологическую форму;

2. Реальное возвращение и возрождение ленинизма невозможно, так как идеи Ленина были ответом на те исторические вызовы, которые стояли перед Россией в начале XX века. Возвращение к ленинизму возможно лишь через машину времени, изобретение которой маловероятно;

3. Переизобретение исторического образа способно приносить успех. Ленин доказал это на своем примере, когда использовал образы «подлинного марксизма Маркса» и «Парижской Коммуны как модели пролетарской диктатуры» для развития новаторских идей о социальной революции в крестьянской России и формирования новой революционной государственности;

4. Успешное переизобретение исторического образа зависит от выстраивания эффективного баланса в стратегии политического субъекта между тремя составляющими – прошлое, настоящее, будущее. Традиция должна играть не самодостаточную роль, а выступать инструментом легитимирующим действия политического субъекта в настоящем;

5. Перформативный сдвиг замыкает российских марксистов в границах идеологии, не позволяя выйти за ее границы и оценить соответствие идеологии реалиям сегодняшнего дня. Для подобной оценки идеологии нужно занять позицию не внутри идеологического круга, а рядом с ним. В рамках подобного подхода идеология может рассматриваться не как самодостаточная ценность, а как гибкая система идей и методов, применяемых для анализа и изменения социальной реальности;

6. Полный отказ от исторической преемственности чреват потерей четкой политической и идеологической идентификации. Сбросить Маркса, Ленина, Сталина, Троцкого с парохода современности не получится, они слишком сильно вплетены в символическую ткань революционной традиции. Оторвать их можно лишь вместе с плотью – минусы от этого действия очевидны, а плюсы нет.

Политические перспективы развития коммунистического движения во многом зависят от способности марксистов выстроить эффективный баланс между традицией, текущей политической деятельностью и социально востребованным проектом нового будущего. Пока существует сильный перекос в пользу воспроизводства старой формы и перформативного сдвига в пользу микросообществ для социализации и реформистских левых организаций на основе экономизма. Эти практики не являются сугубо отрицательной тенденцией, но вместе с тем они имеют мало шансов стать в будущем заметной частью массового политического движения.

Максим Лебский, январь-февраль 2024 года.

1. Год Ленина: большевизм для молодых и злых // ОКИ

   https://teletype.in/@okintern/year-of-lenin ↑

2. Год Ленина: большевизм для молодых и злых // ОКИ

   https://teletype.in/@okintern/year-of-lenin ↑

3. Нора П. Проблематика мест памяти // Франция-память. СПб: Издательство Санкт-Петербургского университета, 1999. С.26 ↑
4. Нора П. Проблематика мест памяти // Франция-память. СПб: Издательство Санкт-Петербургского университета, 1999. С. 17 ↑
5. Энгельс Ф. Анти-Дюринг. Переворот в науке, произведённый господином Евгением Дюрингом // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Издание 2. Том 20. М., 1961. С.16 ↑
6. Гаупт Г. Маркс и марксизм // История марксизма, т. 1. Марксизм по времена Маркса (под редакций Э. Хобсбаума). М., 1984. С.321-323 ↑
7. Гаупт Г. Маркс и марксизм // История марксизма, т. 1. Марксизм по времена Маркса (под редакций Э. Хобсбаума). М., 1984. С.333-334 ↑
8. Гаупт Г. Маркс и марксизм // История марксизма, т. 1. Марксизм по времена Маркса (под редакций Э. Хобсбаума). М., 1984. С.337-338 ↑
9. Бернштейн Э. Условия возможности социализма и задачи социал-демократии. СПб., 1906 ↑
10. Ленин В.И. Государство и революция. Учение марксизма о государстве и задачи пролетариата в революции. М.,1953. С.5-6 ↑
11. Каутский К. Диктатура пролетариата // Большевизм в тупике. М., 2002.  С.39 ↑
12. Один из последних обзоров данной дискуссии представлен в книге Михаэля Бри “Открыть Ленина снова. Диалектика революции vs. Метафизика господства”. М., 2017. С.84-86 ↑
13. Каутский К. Терроризм и коммунизм. Берлин, 1919. С.147-149 ↑
14. Керженцев П.М. История Парижской Коммуны 1871. М., 1959. С.40 ↑
15. Мишель Л. Коммуна (из воспоминаний). М., 1926. С.40 ↑
16. Цит. по Керженцев П.М. История Парижской Коммуны 1871. М., 1959. С. 46-47 ↑
17. Письма деятелей Первого Интернационала в дни Коммуны 1871 г. М., 1933. С.13-14 ↑
18. Протоколы заседаний Парижской коммуны 1871 года. Том 1. М., 1959. С. 111 ↑
19. Маркс К. Гражданская война во Франции. М., 1958. С.32 ↑
20. Протоколы заседаний Парижской коммуны 1871 года. Том 1. М., 1959. С.23 ↑
21. Протоколы заседаний Парижской коммуны 1871 года. Том 1. М., 1959. С. 115 ↑
22. Протоколы заседаний Парижской коммуны 1871 года. Том 1. М., 1959.С.220 ↑
23. Андреев А. М. Советы рабочих и солдатских депутатов накануне Октября. М., 1967. С.68-72 ↑
24. Протоколы заседаний Парижской коммуны 1871 года. Том 1. М., 1959. С.43-44 ↑
25. Введение Ф. Энгельса // Маркс К. Гражданская война во Франции. М., 1958. С.12 ↑
26. Протоколы заседаний Парижской коммуны 1871 года. Том 1. М., 1959. С. 162 ↑
27. К. Маркс, Ф. Энгельс, В. Ленин о Парижской коммуне. М., 1971. С.123 ↑
28. К. Маркс, Ф. Энгельс, В. Ленин о Парижской коммуне. М., 1971. С.74 ↑
29. К. Маркс, Ф. Энгельс, В. Ленин о Парижской коммуне. М., 1971. С.76 ↑
30. Маркс К. Гражданская война во Франции. М., 1958. С.53 ↑
31. Протоколы заседаний Парижской коммуны 1871 года. Том 1. М., 1959. С. 50 ↑
32. Керженцев П.М. История Парижской Коммуны 1871. М., 1959. С.12 ↑
33. Письма деятелей Первого Интернационала в дни Коммуны 1871 г. М., 1933. С.32 ↑
34. Маркс К. Гражданская война во Франции. М., 1958. С.59 ↑
35. Ленин В.И. Пролетарская революция и ренегат Каутский. М., 1935. С. 37 ↑
36. К. Маркс, Ф. Энгельс, В. Ленин о Парижской коммуне. М., 1971. С.155 ↑
37. К. Маркс, Ф. Энгельс, В. Ленин о Парижской коммуне. М., 1971. С. 169 ↑
38. Каутский К. История социализма: предтечи новейшего социализма. М., 2013 ↑
39. К. Маркс, Ф. Энгельс, В. Ленин о Парижской коммуне. М., 1971. С.184-185 ↑
40. Ленин В.И. Государство и революция. Учение марксизма о государстве и задачи пролетариата в революции. М.,1953. С. 49 ↑
41. См. более подробно: Колоницкий Б.И. «Управляемый хаос» и образование СССР. Государство, порожденное Гражданской войной? // Звезда, номер 11, 2023

    https://magazines.gorky.media/zvezda/2023/11/upravlyaemyj-haos-i-obrazovanie-sssr.html ↑

42. Саламатова М. С. Советская избирательная система 1918–1936 гг.: преемственность и новации // Новый ракурс. 2013. №6. С.16-17 ↑
43. Лосицкий А. Избирательная система Государственной Думы. СПб., 1906. С.34 ↑
44. Саламатова М. С. Советская избирательная система 1918–1936 гг.: преемственность и новации // Новый ракурс. 2013. №6. С.6 ↑
45. Конституция РСФСР 1918 г.

    https://www.hist.msu.ru/ER/Etext/cnst1918.htm ↑

46. Ленин В.И. Очередные задачи Советской власти // Ленин В.И. Полное собрание сочинений. 5-е издание. Т.36. М., 1974. С.179 ↑
47. Седьмой экстренный съезд РКП (б).Стенографический отчет. М., 1962.С.138 ↑
48. Седьмой экстренный съезд РКП (б).Стенографический отчет. М., 1962. С.155-156 ↑
49. Юрчак А. Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение. М., 2014. С.51 ↑
50. РГАСПИ. Ф . 558. Оп . 11. Д. 122. Л. 1 ↑
51. РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 123. Л. 2 ↑
52. Юрчак А. Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение. М., 2014. С.107-108 ↑
53. Программа Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков) // Сталинское экономическое наследство: планы и дискуссии. 1947-1953 гг.: документы и материалы. М., 2017. С.174-177 ↑
54. Юрчак А. Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение. М., 2014. С.52 ↑
55. О культе личности и его последствиях. Доклад Первого секретаря ЦК КПСС Н.С. Хрущева XX съезду КПСС 25 февраля 1956 г. // Известия ЦК КПСС. 1989. № 3. С. 129-130 ↑
56. О культе личности и его последствиях. Доклад Первого секретаря ЦК КПСС Н.С. Хрущева XX съезду КПСС 25 февраля 1956 г. // Известия ЦК КПСС. 1989. № 3. С. 160 ↑
57. Значительная часть последних статей Ленина, за исключением трех выше обозначенных, была опубликована в «Правде» еще в 1923 г.: «Лучше меньше, да лучше», «Как нам реорганизовать Рабкрин», «О нашей революции», «О кооперации», «О нашей революции (по поводу записок Н. Суханова)», «Странички из дневника». ↑
58. Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н. Современная русская литература. 1950-1990-е гг. Т 1. М., 2003. С.95 ↑
59. Марголит Е. Он человеком был… Ленин – герой кино оттепели // Искусство кино

    https://old.kinoart.ru/archive/2000/05/n5-article18 ↑

60. Раскатова Е.М., Миловзорова М.А. Власть и художник в эпоху позднего социализма: парадокс М.Ф. Шатрова // Социогуманитарные науки. XXI век. Вып. 2. М., 2009 ↑
61. Ленин Владимир Ильич. Краткая биография. Изд. 2-е. М., 1955. С. 266 ↑
62. Письмо В.И. Ленина Г.М. Кржижановскому (21 октября 1921 г.) // Ленин В.И. Полное собрание сочинений, 5-е издание. Т. 53. М., 1970. С. 274-275 ↑
63. Бордюгов Г.А., Котеленец Е.А. Ленин: культ и антикульт в пространствах памяти, истории и культуры. М., 2020. С.153 ↑
64. Гостев Б.И. Планомерная работа шла недолго. Началась пресловутая // Экономическая летопись России

    http://letopis.org/tale/54 ↑

65. Горбачев М.С. Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира. М., 1988. С.62 ↑
66. Горбачев М.С. Слово о Ленине Президента СССР, Генерального секретаря ЦК КПСС на торжественном собрании, посвященном 120-й годовщине со дня рождения В.И. Ленина, 20 апреля 1990 г. М., 1990. С.3 ↑
67. Юрчак А. Если бы Ленин был жив, он бы знал, что делать // НЛО, номер 1, 2007

    https://magazines.gorky.media/nlo/2007/1/esli-by-lenin-byl-zhiv-on-by-znal-chto-delat.html ↑

68. Горбачев М.С. Слово о Ленине Президента СССР, Генерального секретаря ЦК КПСС на торжественном собрании, посвященном 120-й годовщине со дня рождения В.И. Ленина, 20 апреля 1990 г. М., 1990. С. 16-18 ↑
69. К. Маркс, Ф. Энгельс, В.И. Ленин о кооперации. М., 1988 ↑
70. Цит. по: Бордюгов Г.А., Котеленец Е.А. Ленин: культ и антикульт в пространствах памяти, истории и культуры. М., 2020. С.287 ↑
71. К. Маркс, Ф. Энгельс, В.И. Ленин О кооперации. М., 1988. С.16 ↑
72. Виноградов И. Может ли правда быть поэтапной? // Иного не дано: Судьбы перестройки. Под общ. ред. Ю.Н. Афанасьева. М., 1988. С.282 ↑
73. Кирчик О. История как экономика, или Путешествие из 1921-го в 1906-й через 1990-й // НЛО, номер 1, 2007

    https://magazines.gorky.media/nlo/2007/1/istoriya-kak-ekonomika-ili-puteshestvie-iz-1921-go-v-1906-j-cherez-1990-j.html ↑

74. Кирчик О. История как экономика, или Путешествие из 1921-го в 1906-й через 1990-й // НЛО, номер 1, 2007

    https://magazines.gorky.media/nlo/2007/1/istoriya-kak-ekonomika-ili-puteshestvie-iz-1921-go-v-1906-j-cherez-1990-j.html ↑

75. Интервью Ю.Н. Афанасьева // Советская молодежь (Таллинн). 1990, 26 апреля. Цит. по: Бордюгов Г.А., Котеленец Е.А. Ленин: культ и антикульт в пространствах памяти, истории и культуры. М., 2020. С.252 ↑
76. Бордюгов Г.А., Козлов В.А., Логинов В.Т. Послушная история, или Новый публицистический рай. Грустные заметки // Коммунист. 1989. №14; Бордюгов Г.А., Козлов В.А., Логинов В.Т. Куда идет суд? // Родина. 1989. № 10. ↑
77. Юрчак А. Если бы Ленин был жив, он бы знал, что делать // НЛО, номер 1, 2007

    https://magazines.gorky.media/nlo/2007/1/esli-by-lenin-byl-zhiv-on-by-znal-chto-delat.html ↑

78. Юрчак А. Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение. М., 2014. С.196 ↑
79. Юрчак А. Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение. М., 2014. С.427-428 ↑
80. Юрчак А. Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение. М., 2014. С.577 ↑
81. Юрчак А. Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение. М., 2014. С. 582 ↑
82. Юрчак А. Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение. М., 2014. С.116 ↑
83. Остин Д. Как совершать действия при помощи слов? // Остин Д. Избранное. М.,1999. С.30 ↑
84. Остин Д. Как совершать действия при помощи слов? // Остин Д. Избранное. М.,1999. С.35 ↑
85. Скульский Д. Марксизм как техника (онтологической) безопасности: марксистские практики в постидеологическую эпоху // Неприкоснов. запас. Москва, 2016. № 5

    https://www.nlobooks.ru/magazines/neprikosnovennyy_zapas/109_nz_5_2016/article/12128/ ↑

86. Скульский Д. Марксизм как техника (онтологической) безопасности: марксистские практики в постидеологическую эпоху // Неприкоснов. запас. – Москва, 2016. – № 5

    https://www.nlobooks.ru/magazines/neprikosnovennyy_zapas/109_nz_5_2016/article/12128/ ↑

87. Рудой А. Демократия: безграничная и красная // Вестник Бури

    https://vestnikburi.com/demokratiya-beskonchenaya-i-krasnaya/

    Демократия без социализма – революция на ветер. Ответ Андрею Рудому // ОКИ

    https://teletype.in/@okintern/democracy-without-socialism-revolution-down-drain

    Белкин Н. Критика программы Организации коммунистов-интернационалистов // Lenin crew

    https://lenincrew.com/oci-critique/ ↑