Расовые волнения, до сих пор не утихающие в городах США, вызвали живой отклик в левой среде по всему миру. И в той степени, в какой на одном ее полюсе раздавались голоса поддержки протестующим, на другом – слышна была критика, переходящая в полное неприятие расового протеста как такового. Американцев, втянутых в протестное движение, обвиняли в абсолютном отсутствии классового сознания, само движение называли бестолковым, а его требования – невразумительными. Сколько только скептических усмешек вызвала «Автономная Зона Капитолийского холма» в Сиэтле, «продержавшаяся» 24 дня. Должны ли мы присоединиться к такой позиции? Можно ли назвать американские волнения проявлением классовой борьбы? И чего от них ожидать? Для ответа на все эти вопросы нам придется залезть в теорию и более пристально посмотреть на расклад классовых сил в Штатах. Взглянуть, в конце концов, на ту же расовую проблему и проблему полицейского насилия с классовых позиций и, исходя из этого, оценить перспективы стихийного протестного движения в США.

О классовой борьбе в прошлом и настоящем

История цивилизации – это история классовой борьбы. Таков взгляд марксиста. Следуя ему, мы, однако, далеко не всегда будем натыкаться на буквальное выражение этой борьбы. Научное осознание классовой природы общества, понимание класса как функции от того или иного способа производства, а не статуса, такое понимание возникло лишь в XIX веке. Возникло оно вместе с марксистской концепцией общественного развития. Однако наивно полагать, что до этого не существовало классового сознания и не существовало соответствующих ему классовых интересов.

Классовое сознание начинается с осознания своих интересов как интересов своего слоя, своей среды. Георг Лукач определяет это так: «…рационально адекватная реакция, которая таким образом вменяется (zugerechnet wird) определенной типичной ситуации в производственном процессе, и есть классовое сознание». Осознание своих интересов, реакция на несправедливость, все это было у угнетаемых с момента зарождения цивилизации. Но, конечно, само по себе понимание интересов своего класса не ведет к выработке прогрессивного решения классового противоречия. Для последнего необходимо перерасти узко психологическое переживание неравенства и возвысится до теоретического знания об обществе. И только это последнее способно, наконец, преобразить импульс отчуждения и ненависти угнетенного в орудие разрушения старого и создания нового мира.

Классовые конфликты сопровождали всю историю человечества. Восстания Спартака, Уота Тайлера, Степана Разина, куда бы не обращал свой взгляд историк, он везде, в любой эпохе, у любого народа будет отыскивать страницы борьбы с эксплуатацией и бесправием, обагренные кровью. Борьба эта была борьбой классовой, но язык этой борьбы был не способен схватить суть общественных противоречий. Суть этих противоречий скрывалась в характере общественного производства. Для того, чтобы дойти до осознания этого, нужно было разрушение традиционных общественных форм, таких, как сословная иерархия, патриархальная семья, церковь и т.д. Из-под обломков их яснее, как никогда, стали проступать отношения господства, выраженные в чисто экономических формах. А, вместе с этим, обнаружилась и классовая основа цивилизации. 

Тогда же и возник тот язык, на котором только и можно было научно говорить об обществе. Язык, позволивший описать социальные группы, институты, классы в качестве производных от властных и экономических отношений, которые, впрочем, сами неразрывно связаны друг с другом. 

Язык же массовых движений доиндустриальной эпохи – был языком народным. Проповедь, басня, пророчество – вот его формы. Ограниченность такого языка очевидна. Отчасти эта ограниченность и была причиной того тупика, в который утыкались народные движения. Правда, некоторые исторические тупики оказываются на поверку гораздо ценнее, чем топтание на месте. Они дают примеры борьбы, ценные для всех левых, – примеры благородной борьбы за свободного человека. Отчасти поэтому социалисты прошлого, в том числе и марксисты, всегда с симпатией относились не только к успешным или относительно успешным народным восстаниям, – таких, правда, были единицы в истории, – но и к движениям абсолютно провальным и, казалось бы, бесполезным. Стоит лишь вспомнить, с каким пиететом Маркс и Энгельс отзывались о Спартаке или Томасе Мюнцере.   

Повторимся, то, что народным движениям прошлого была недоступна теория, что они не говорили на языке марксизма-ленинизма, вовсе не означает, что они не обладали классовым характером. Вряд ли догадывалась восставшие чомпи, рабочие сукнодельческих цехов XIV века во Флоренции, о своей пролетарской принадлежности. И можно только предполагать, сколько оплеух получили бы они от "просвещенных" потомков за незнание теории научного коммунизма. Вернее, вульгарного коммунизма, ведь именно его активно проповедуют левые догматики и неофиты.

То, что было сказано о движениях прошлого, их ложном классовом сознании, можно отнести и к современным классам, чье сознание также искажено и, в общем, достаточно ограничено, вне зависимости от того, вступают ли они активно в борьбу либо сохраняют пассивность. Но принципиально значимый вопрос заключается не в том, что думает о себе отдельный рабочий или даже рабочие в целом, представляют ли они себя прогрессивным классом или нет, а в том, имеются ли адекватные текущим социальным противоречиям решения, которые масса готова будет в случае обострения классового антагонизма поддержать? Иными словами, имеется ли теория, адекватная текущему политическому моменту, и какова степень ее проработки относительно текущего момента?

Движения в США – дали огромный материал для теоретического осмысления и пропаганды. Но вместо того, чтобы быть пропагандистами, многие наши догматики становятся могильщиками всякого революционного начинания. Что же упускают они из вида? 

Классы и расы. Почему бунтуют Штаты

Свои истолкования волнений в США давали и правые, и левые, и оппозиционные, и официальные источники. Одни пытались все свести к чисто расовому конфликту. Именно убийство чернокожего Джорджа Флойда 25 мая белым полицейским с говорящей фамилией Шовен, заснятое и попавшее в интернет, стало толчком к началу протестов. Другие во всем винили полицейских, их жестокость и произвол. Третьи просто объясняли происходящее разгулом американского хама, посягнувшего на самое ценное, во всяком случае для либерального мира, – на частную собственность. А четвертые увидели в протестах лишь перебранку республиканцев и демократов.

Успели об американских беспорядках и протестах порассуждать и отечественные левые. Вот один из известных голосов движения оценивает так расовый уклон протеста. «Расовый вопрос в данном случае это всего лишь оболочка, которая искажает и уродует классовую суть происходящего», – заявляет он. Что же, в этом, – надеюсь, неосознанно, – он вторит тем, кто хочет замутнить классовую проблематику расизма в США, представив протесты в «уродливом» виде, в виде возмущения черного меньшинства в интересах исключительно черного же меньшинства. 

В действительности, глядя на стихийные массовые движения, нельзя сводить их к чему-то одному, невозможно ограничиться одной или даже несколькими причинами, пытаясь объяснить их характер. Объяснить их возможно только, рассмотрев противоречия, породившие стихию народного возмущения, в комплексе.

Всплеску недовольства предшествовал экономический спад, усиленный прокатившейся по стране эпидемией COVID-19. "Мы пережили худшую атаку, которая когда-либо была в нашей стране. Это хуже, чем Перл-Харбор. Это хуже, чем (атака на - ИФ) Всемирный торговый центр (11 сентября 2001 года)" – заявлял Трамп в начале мая, желая свалить катастрофические для американцев последствия пандемии на Китай. 

Работы с начала февраля в США лишились более 20 миллионов человек, а ВВП страны просел почти на 5% в первом квартале, во втором – на немыслимые 32,9%. К этому прибавляется полный провал системы здравоохранения Штатов, зашкаливающие цифры зараженных – почти три с половиной миллиона, и умерших от COVID-19 – более 130 тысяч человек. К этому прибавляется колоссальное имущественное расслоение, широкая закредитованность населения, отсутствие бесплатного среднего и высшего образования, отсутствие бесплатной медицины. К этому прибавляется чрезвычайная криминализация страны, довольно неуклюжий и в то же время мощный полицейский аппарат и более двух миллионов заключенных, более, чем в любой другой стране мира. И только, наконец, к этому прибавляется проблема расизма, да и это, конечно, еще не будет полным списком.

Но остановимся на расизме, о котором слишком много якобы говорят, затемняя классовую суть происходящего в Штатах. Так вот, не учитывая всех вышеперечисленных проблем, американский расизм понять невозможно. Ведь именно на примере цветного и черного населения США проявляются эти проблемы в наиболее сильной степени. 

Сегрегация в США никуда не делась. Только, если ранее она выступала в свете правового неравенства, теперь она выступает в свете неравенства экономического. Основная масса черного населения живет в бедных районах, значительная часть их люмпенизирована и чувствует на себе сильнее, нежели кто-либо другой, и имущественное неравенство, и бесправие перед репрессивной машиной государства, и нехватку доступа к нормальной медицине. О последнем, в частности, писал профессор Гарвардской школы общественного здравоохранения Дэвид Уильямс в статье 2000 года «Understanding and Addressing Racial Disparities in Health Care» («Осознание и преодоление расовой дискриминации в здравоохранении»): «Для черных и прочих нацменьшинств медицина в США менее доступна, чем для белого населения, из-за более высокого уровня безработицы и сложности получить высокооплачиваемую работу с медстраховкой, включенной в соцпакет». 

В то же время та социальная среда, в которой воспитываются многие черные, формирует соответствующие этой среде преступные наклонности, формируют агрессию и инфантилизм. Школы районов гетто, куда попадают черные дети, не только не способны дать достойного образования, но еще и подталкивают к так называемому «переходу от школы в тюрьму», описанном социологом Ники Лизой Коул. В этих школах за «плохое поведение», которое, как можно догадаться, встречается часто у этих несовершеннолетних, запросто могут отчислить, не дав получить даже общего среднего образования. Оказавшись без образования, без профессии, зато с множеством не самых лучших примеров перед глазами, молодой человек делает свой выбор. Обычно это торговля наркотиками, мелкие кражи. Далее тюрьма, дешевый труд в неволе, освобождение, попытка устроиться, рецидив и снова все по старому кругу. В одной из своих статей, посвященной проблеме современной сегрегации, Ника Лизи Коул пишет, также уделяя внимание экономической стороне вопроса: 

«Когда вы смотрите на дома, где живут цветные или черные, быстро замечаете, что они в разы беднее тех, что стоят в белых районах. Исследование [подготовленное социологами Американского проектного объединения и Фонда Рассела Сейджа в 2014 году] показывает при этом, что влияние среды для черных и латиноамериканцев настолько велико, что даже «те из них, кто в среднем зарабатывает в год более 75 тыс. долларов предпочитают оставаться в бедных районах, чем белые, зарабатывающие менее 20 тыс».

Экономическая сегрегация в городах Штатов накладывается на расовую и с развитием кризисных тенденций в американском обществе первая начинает занимать все более заметное место. В другом месте Ника Лизи Коул пишет:

«Анализируя данные переписи 2010 года, Исследовательский центр Пью отмечал рост сегрегации американских семей по уровню доходов, продолжающийся с 1980-х годов (См. отчет «The Rise of Residential Segregation by Income» 2012 года). Это выражается в том, что бедные семьи селятся в бедных районах, богатые в более богатых районах. Авторы подчеркивают, что такая экономическая форма сегрегации была вызвана растущим в США неравенством. Ситуация особенно усугубилась после начала в 2007 году Великой рецессии. Рост имущественного неравенства привел к уменьшению районов со средним классом». 

Другой американский социолог Джастин Фельдман в статье «Class and Racial Inequalities in Police Killings» («Классовое и расовое неравенство в проблеме полицейских убийств»), выложенной на независимом портале People's Policy Project в июле 2020 года, отмечает, что у полицейского насилия и произвола, ставшего толчком к массовым волнениям, в Штатах имеется классовый оттенок. Фельдман проанализировал количество убийств, совершаемых полицейскими в отношении представителей разных социальных групп, и пришел к выводу, что корреляция по числу убитых полицейскими связана не только и даже не столько с расовым аспектом, сколько с экономическим. Чем беднее американец, чем беднее его район, в котором он проживает, тем у него больше шансов получить пулю, стать жертвой неправомерного задержания, нежели если он состоятельный черный, живущий в богатом районе. Правда, исследование Фельдмана все же показывает, что черные, в среднем, действительно, чаще других, становятся жертвами полицейского насилия. Социолог пишет: 

«Для белых, живущих в беднейших районах, уровень убийств, совершаемых полицией, составляет показатель 7,9 смертей на миллион. В качестве сравнения, этот показатель для наиболее богатых районов – 2 на миллион. Для черных же из беднейших районов уровень убийств, совершаемых полицией, имеет показатель 12,3 на миллион, у черных из богатых районов – 6,7 на миллион».

Ниже это представлено на графике. Голубым цветом отмечены показатели полицейских убийств среди белого населения, разделённого на графике на пять групп по возрастанию уровня доходов. Фиолетовым цветом – показатели убийств среди черного. Зеленым цветом – среди латиноамериканцев.  

Здесь мы наглядно видим, как по-разному действует полицейское насилие в государстве, считающимся оплотом мирового капитализма, как по-разному там органы порядка правопорядка защищают тот самый порядок и спокойствие граждан господ и всех прочих. Не это ли является прямой иллюстрацией ленинского определения государства как аппарата насилия в руках господствующего класса? 

Но полицией этот аппарат насилия не ограничивается. Следующая ступень – судебная система, а за ней – тюремная. Согласно исследованию социолога И. Энн Карсон, в 2018 году в американских федеральных тюрьмах содержалось 1,41 миллионов заключенных. Из них черных было 465 тысяч человек, а белых 430 тысяч, при том, что доля афроамериканцев в населении США – только 13,4%. То есть, черные гораздо чаще попадают в тюрьмы. Но дело ли здесь в цвете коже или, может, у этого опять есть экономическая подоплека?  

В том же 2018 году People’s Policy Project выложило исследование социолога Натаниэля Льюиса «Mass Incarceration» («Тюремная масса»). Проанализировав статистику судебных приговоров, Натаниэль Льюис утверждает, что у бедных белых вероятность попасть за решетку в США гораздо больше, чем у состоятельных чернокожих. И соотношение черных и белых заключенных полностью перекрывается соотношением числа бедных и богатых в тюрьмах. На 53,7% черных в тюрьмах приходится 84,8% бедных заключенных.

Тюремная система в США – это раковая опухоль, разросшаяся за последние 30 лет до гигантских размеров на теле американского общества. Долгие годы она подпитывалась бедностью, законодательными инициативами политиками-популистами типа Рейгана, Буша или Клинтона, обещавшими окончательно покончить с преступностью, и жадностью корпораций. Последние активно пользуются почти что дармовым трудом заключенных. Издание People’s World писало в 2018 году, что за последние годы около 50 известных компаний использовали услуги заключенных для экономии на рабочей силе. Среди них такие гиганты, как Walmart, Victoria's Secret, Bank of America, Bayer, Johnson & Johnson, Motorola, Pfizer, Starbucks, United Airlines, Wendy's, McDonald's.  

Практика эксплуатации заключенных, как это не иронично, дозволяется 13-й поправкой Конституции США, той самой, которая запрещает рабство. Там написано, что в США «не должно существовать ни рабства, ни подневольного услужения, кроме тех случаев, когда это является наказанием за преступление. 13-я поправка запрещала иметь рабов, но что мешало использовать рабский труд арестантов, штампуя их в промышленном масштабе? Кто вообще сказал, что рабский труд и капитализм несовместимы? Так значительная часть потомков черных и белых рабов, – о последних поговорим позднее, – и сейчас находится в тисках бесправия, нужды, практически даром работая на толстосумов в американских застенках.

Беря во внимание все вышесказанное, не трудно понять, почему именно проблемы расового неравенства и полицейского насилия сыграли роль запала для вспышки народного негодования в США. Ведь за ними скрывается куда более широкая проблема – проблема угнетения и эксплуатации одного класса другим.  И последняя выходит далеко за пределы границ расы и пола, объединяя белых и черных, мужчин и женщин. 

Уроки солидарности

Весь секрет стабильности классового общества заключается в разобщенности эксплуатируемых и единстве эксплуататоров. Как только первые начинают ощущать силу коллективных действий, а вторые в растерянности тягать трещащее по швам одеяло власти между собой, устойчивость и единство классового общества ставятся под вопрос.

До этого добропорядочный пролетарий знает, что при известной степени покладистости и изворотливости он всегда сможет заработать на кусок хлеба. Знает он и то, что ему есть куда опускаться, что есть менее удачливые, чем он, есть гастарбайтеры, есть жители гетто, есть нищие. И его знание, и здравый смысл того мещанского мира, в котором он живет, говорят ему держаться от проблем неудачников подальше, не высовываться, но и не терять своего.  Но наступает кризис и работодатель, желая сэкономить, лишает его того самого куска хлеба, за который покупалась его покладистость и спокойствие, и вот он сам опускается на уровень тех, кого он старался не замечать или к кому, быть может, относился пренебрежительно. Сами объективные обстоятельства толкают его к сближению и солидарности с теми, кто более чем кто-либо был заинтересован в переменах, в разрушении существующего порядка, кто был озлоблен и готов был в любой момент выплеснуть свою ярость на улицы. В США таковым оказалось многочисленное черное население бедных районов. 

В прошлом Америки не раз бывало, что белые и черные объединялись для борьбы за свои права против эксплуатации. Более того, когда-то, – когда Штаты еще принадлежали Британской империи, – была целая категория белых рабов – сервентов (servant — англ. слуга). Последних толкали в сети рабства не работорговцы, а нищета, политические, религиозные, а то и уголовные преследования на своей родине, в Англии или Ирландии. Доведенные до предела нищеты, бесправия, они заключали контракт, обязуясь работать в течение четырех-семи лет на хозяина в обмен на проезд до Нового света. Законтрактованные работники по своему положению не сильно отличались от черных невольников. Их так же, как рабов, покупали и продавали, и не только мужчин и женщин, но и детей. Они содержались в отвратительных условиях, и жизнь их так же мало что значила в колониальной Америке. Правда, в отличие от рабов, сервенты все-таки могли дождаться и дожидались освобождения. И это различие, пусть и не разительное, в положении белых бедняков и черных впоследствии сыграет свою роль в становлении американского расизма.

Но изначально, находясь примерно на одном социальном уровне, чувствуя в равной степени давление и эксплуатацию, белые сервенты и черные рабы естественным образом не склонны были обращать внимание на различия в цвете кожи и даже в культуре. Историк Говард Зинн в своей известной книге «Народная история США» писал: «Несмотря на предвзятые мнения о черном цвете, несмотря на особую зависимость негров в Северной и Южной Америке в XVII в., существуют свидетельства того, что, когда белые и чернокожие сталкивались с общими проблемами, сообща работали, видели общего врага в своем хозяине, тогда они относились друг к другу как равные. Как пишет об этом исследователь рабства К. Стэмп, черные и белые сервенты в XVII столетии были «удивительным образом безразличны к очевидным физическим различиям между собой». 

Историк Эдмунд Морган в книге «Американское рабство, американская свобода» также описывал, как стирались межрасовые границы в случае равных условий нищеты и бесправия: «Есть намеки на то, что две группы презренных изначально видели друг друга разделяющими одну судьбу. Например, среди сервентов и рабов были обычным делом совместные побеги, похищение свиней, попойки. Среди них не было необычным предаваться совместным любовным утехам. Во время восстания Бэкона один из последних сдавшихся в плен отрядов состоял из восьмидесяти негров и двадцати сервентов-англичан».

Естественным страхом эксплуататоров является страх перед объединением эксплуатируемых. И в истории Америки, как уже говорилось, есть страницы, когда оно действительно происходило. Примеры такого объединения можно найти в крупном восстании Натэниэля Бэкона против колониальных властей в 1676 году. Историк Говард Зинн пишет: «В восстании Бэкона правителей Виргинии больше всего напугало то, что в его ходе чернокожие рабы и белые сервенты объединились. В одном гарнизоне сдались «400 вооруженных англичан и негров», в другом – 300 «фрименов и сервентов – африканцев и англичан». Морской офицер, подавивший сопротивление 400 человек, писал: «Я уговорил большинство из них вернуться по домам, что они и сделали, кроме примерно 80 негров и 20 англичан, которые не сдали оружие».

Но если бедные белые и черные так легко находили общий язык друг с другом, откуда тогда взялся расизм? Эдмунд Морган объясняет его классовыми причинами. «Расизм» был вызван пусть и не существенным в масштабе всего классового общества, но все же различием в социальном положении одних и других. Как уже отмечалось, белые сервенты и черные рабы, хотя и находились на самом дне общества и были абсолютно зависимы от воли своих хозяев, все же отличались статусом. Одни, белые, сохраняли право на свободу, могли надеяться покончить с бедностью, «выбиться в люди», другим, черным, все это было недоступно. Одни имели право на мечту, другие и этого были лишены. Правящим классам, осознающих, сколь разрушительную роль могут сыграть восставшие черные, если увлекут за собой недовольных белых, было важно разъединить рабочий класс. И по тем контурам, где уже имелись классовые различия, стигматизированные черным цветом кожи, нужно было провести жесткие, непреодолимые границы отчуждения. Морган писал: «Если бы фримены, чьи надежды не оправдались, нашли общие цели с рабами, питавшими отчаянные надежды, результаты этого могли бы быть хуже всего, что сотворил Бэкон. Решением проблемы, очевидным и постепенно признаваемым, был расизм, разделение представляющих опасность свободных белых и столь же опасных чернокожих рабов барьером расового презрения».

Таким образом мы видим, что расизм как идеология превосходства одной части общества над другой призвана скрыть изначальный классовый антагонизм. Расизм маркирует социальное неравенство строением черепа, цветом кожи, иными признаками. Однако, в действительности, все эти признаки являются вторичными по сравнению с изначальным классовым положением дискриминируемого. Расизм – это естественный шаг от мысли о естественности и оправданности эксплуатации и, следовательно, неравенства до идеи, что есть те, кто на эту эксплуатацию обречен от рождения в силу своих пороков, умственного развития и всего такого прочего, например, цвета кожи. 

«Сами виноваты», – сейчас говорят некоторые наши защитники рынка о бедных в точности так же, как ранее говорили рабовладельцы о своих «говорящих инструментах», приписывая им врожденное тупоумие, леность, неспособность к цивилизационному развитию и прочее, и прочее. И таких замечаний от наших капиталистических «робинзонов» по отношению к нашим простоватым «пятницам» приходится слышать с каждым годом все больше. «В современном мире бедными и нечастными являются страны с ублюдочными режимами. А внутри богатой страны бедными и несчастными являются ублюдки», – писала журналистка Юлия Латынина лет десять назад, осуждая охватившие Лондон волнения, вспыхнувшие в ответ на убийство полицейским черного Марка Даггана. «Если не получилось преуспеть по правилам капиталистического мира, то надо этот мир разрушить. Никто не хочет бороться за то, чтобы не было бедных, — это сложно и трудновыполнимо, бороться за то, чтобы не было богатых, – весело и приятно», – пишет сейчас журналистка Собчак и выкладывает в «Инстаграме» черный квадрат с песней «Убили негра» на фоне американских протестов, вспыхнувших в ответ на убийство черного Джорджа Флойда. Такие вот у нас либеральные «властители дум», наглядно демонстрирующие, что от социального расизма до расизма обычного – один шаг. 

Борьба с расизмом всегда была частью той работы, которую вели американские левые. Во всех их программах проблема преодоления расовых барьеров до сих занимает важное место. В современной программе Коммунистической партии США борьба против расизма рассматривается как часть рабочей борьбы. Там, в частности, прописано следующее: «Расизм подрывает единство рабочего класса на всех уровнях. Расизм – это инструмент эксплуатации не только черного и цветного населения, но и белых рабочих… Возможность работодателей оплачивать труд в зависимости от цвета кожи, происхождения, иммиграционного статуса рабочего ведет к понижению стоимости всей рабочей силы.  Это позволяет боссам получать еще большую прибыль. Расизм хорош для бизнеса, но вреден для трудящихся всех рас». 

Как ни странно, американские коммунисты, поднимая расовый вопрос, в отличие от некоторых российских товарищей, не считают его «уродующим классовую суть происходящего». Напротив, расовый вопрос у них непосредственно связан с классовым вопросом. И не является случайностью, что наряду с лозунгом «Black lives matters» (Черные жизни важны) во время протестов проскальзывают другие, наподобие «Eat the Rich» (Ешь богатых). Кстати говоря, он взят из афоризма Руссо, вдохновителя Великой Французской революции: «Когда бедным нечего больше есть, они будут есть богатых». Тем более что рабочий класс к такой диете подводит сам кризис существующей экономической системы, заставляющий выходить на протесты и белых, и черных. 

Пролог?  

Волна недовольства, прокатившаяся по США, затронула все уровни американского общества. Она выявила и обострила глубокие противоречия, кроющиеся за блистательным фасадом оплота мирового капитализма. Особенность текущей ситуации заключается в том, что экономический кризис впервые за новейшую историю Штатов накладывается на кризис политический. Вместе с этим мы видим полную разобщенность правящих элит, которая совпадает со стихийным пока что движением масс. Условная «партия Трампа», защищающая интересы местного капитала и питающаяся шовинистическими настроениями, идет практически на открытый конфликт с партией демократов, чьи лидеры представляют интересы крупного транснационального и финансового капитала. Наряду с этим власти США, чувствуя приближение своего банкротства, обостряют отношения с Китаем, рассчитывая на консолидацию сил мирового капитализма против Красного Дракона. Будущее Америки в такой ситуации становится неопределенным. 

Никто точно не может предугадать, кто сыграет на недовольстве, пронизывающим общество сверху вниз. Смогут ли демократы оседлать его? Или же реакционные силы, сконсолидировавшись вокруг Трампа, смогут-таки закрутить гайки? Но помимо демократов, помимо республиканцев, ощущается все сильнее нехватка какой-то третьей силы, способной выразить и осуществить волю недовольного большинства. Нехватка эта выражается в общем левом уклоне протестов, в общей разочарованности политической системой, в абсолютной беспомощности этой системы удовлетворить запрос общества: дать доступную медицину, образование, наконец, обеспечить безопасность и спасти от нищеты. Мы видим по сути ту самую ситуацию, когда верхи не могут ничего сделать, охваченные внутренними раздорами, а низы становятся все менее управляемыми. Ситуацию, при которой сам по себе возникает вопрос, и вовсе ненадуманный. Не является ли все это прологом к новой американской революции? 

Долгое время мы наблюдали революционные левые волнения на периферии капиталистического мира. Страны Западной Европы, Северной Америки мало были им подвержены. Однако неолиберальная политика, отток капиталов в страны третьего мира и, как следствие, снижение уровня жизни рабочего класса в передовых странах сделали свое дело. Они сыграли, должно быть, для продвижения социалистических идей большую роль, чем все левые партии вместе взятые. Соцопрос 2019 года, сделанный службой Harris Poll, наделавший немало шума, показал, что половина (49,6%) американцев, родившихся после 1995 года, хотела бы жить в социалистическом государстве. И такие данные тем более кажутся удивительными для страны, где на протяжении полувека слова «социализм» и «коммунизм» были ругательством. Конечно, отчасти популяризации слова «социализм», – именно слова, а не идеи обобществления средств производства, установления диктатуры рабочего класса и всего такого прочего, – способствовали популярные деятели культуры, вроде Майкла Мура, Оливера Стоуна, и политики, вроде Берни Сандерса. В то же время можно вспомнить о шумных антикапиталистических акциях, наподобие «Оккупай-Уолл стрит» в 2011 году. (Кстати говоря, то, как недавно развивался протест в Сиэтле, с «захватом» кварталов и разбитием палаточных городков, более походило как раз на акции, проводимые в финансовом центре Америки. И в меньшей степени это все походило на «коммуну», во всяком случае образца 1871 года города Парижа, с которой почему-то некоторые наши левые бросились сравнивать «Автономную зону» Сиэтла). Можно еще вспомнить о том, как шумела до этого «старушка» Европа. Вспомнить о «ночных стояниях» во Франции в 2016 году, о движении «желтых жилетов» 2018-2019 годов, движениях против жесткой экономии в Испании («Indignados»), Греции, Португалии и прочее, и прочее. 

Во время акций на Уолл-стрит популярен стал лозунг «Нас 99%» («We are the 99%»). Подразумевается, что к 1% населения как раз и относятся представители крупного капитала, чьи интересы входят в противоречие с интересами 99% населения. В 2016 году Forbes издало как бы в подтверждение этой идеи статью с заглавием «Богатство 1% людей превысило состояние остальных 99% жителей Земли». Этот тезис основан на докладе британской благотворительной организации Oxfam к очередному Всемирному экономическому форуму в Давосе. В нем, помимо прочего, утверждается, что в 2015 году состояние 62 богатейших миллиардеров мира, равное 1,76 триллионам долларов, за последние пять лет выросло на 44%, на 542 миллиардов долларов. В то же время состояние беднейшей половины упало на 41%, то есть почти на 1 триллион. Вывод доклада: «Вместо экономики, которая работает на общее благосостояние, для будущих поколений и для планеты, мы создали экономику для 1%».

Лозунг «Нас 99%» словно бы подтверждает целый ряд марксистских тезисов о централизации и концентрации капитала, об относительном обнищании рабочего класса. Далее, как свидетельствует целый ряд исследований, в том числе известная книжка Томаса Пикетти «Капитал в XXI веке», этот разрыв между 1% владельцев капиталов и остальным населением будет только расти. Еще ранее Говард Зинн в своей «Народной истории Америки» писал: «Нас ждут времена волнений, борьбы, но также вдохновения. Есть шанс, что такому движению удастся сделать то, что никогда не удавалось самой системе – осуществить большие изменения почти без применения насилия. Это возможно, так как чем больше людей, входящих в 99% населения, начнут воспринимать себя как индивидуумов с одинаковыми потребностями, чем больше блюстителей и заключенных увидят общие интересы, тем изолированнее и неэффективнее будет становиться истеблишмент. Оружие элиты, ее элиты и информационный контроль окажутся бесполезными перед лицом решительно настроенного населения. Слуги системы окажутся поддерживать старый, ужасный порядок и начнут использовать свое время и пространство, которые дала им эта система, чтобы заткнуть рот, для ее демонтажа и в то же время для создания новой системы».        

Что же, нам остается только ждать подтверждения прогноза американского историка. Недовольство 99% общества будет нарастать, протест радикализироваться. А вместе с этим должны будут появится политические силы, представляющие интересы недовольных масс. Их отсутствие в данное время – вполне объяснимо. Политические организации практически всегда отстают от движения масс. «Старые партии», вращающиеся в кругах истеблишмента, неизбежно ангажируются, и, по сути, становятся частью буржуазного бюрократического аппарата. Они не способны и не желают отвечать на запрос недовольного большинства. Для оформления же «новых», альтернативных политических организаций и их усиления нужно время и нарастание протестных настроений. Ведь, если вспомнить, это не рабочие партии, как в России, так и за рубежом, предшествовали развертыванию забастовочного и стачечного движения, а сама активность рабочих подталкивала искать политических решений и организовывать сначала кружки, а потом партии.

Что же касается самих массовых протестов, то было бы неправильно судить о них исключительно на основании тех внешних форм, которые они приобретают здесь и сейчас. Формы и лозунги могут меняться. Гораздо важнее для нас сейчас уловить классовый расклад этого протеста и понять те силы, которые будут способны извлечь из него выгоду.  Точно так же, как хлебные бунты в Петрограде и женские митинги февраля 1917 года, предшествовавшие революции, вовсе не означали, что грядущая революция будет произведена с тем только, чтобы накормить всех хлебом и уравнять мужчин и женщин, точно в той же степени и расовые протесты в Штатах не означают, что движение недовольных, если оно действительно продолжится, останется в рамках борьбы черных за свои права и против полицейского насилия. В общем, с самого начала оно уже выходило за указанные рамки, учитывая классовый подтекст происходящего, чему выше было уделено достаточно внимания. 

Агитация и пропаганда

Сейчас многие наши догматики все ждут, когда, наконец, заводской, рафинированный рабочий назовёт себя "пролетарием", поднимет красное знамя и вольется в их узкие круги. Однако рафинированный современный рабочий в массе знать не знает ничего о марксизме, не желает участвовать в политических движениях, да и главы буржуазного государства его могут вполне устраивать.

Такую подлость со стороны рабочего класса левые догматики компенсируют отстаиванием незамутненных революционных формул в стычках с ревизионистами, отыскиваемыми везде, где только можно. И, конечно же, с теми, кто якобы отвлекает рафинированного рабочего от классовой борьбы разговорами о защите прав всяких там меньшинств. Ведь, догматики уверены – они работают по-крупному. Их стихия – большинство, их цель массы. Хотя сами массы вряд ли догадываются еще об этом.

Беда догматиков – это беда всего современного левого движения. Заключается она в теоретической бедноте. О важности теоретической работы, пожалуй, не рассуждает сейчас только ленивый, однако воз и ныне там. Легче всего нашим левым дается агитация. На ней часто все и заканчивается. Это, впрочем, и понятно. Легче указать на отдельные случаи несправедливости, нежели верно определить их системный характер. И не просто в качестве части некоего обобщенного капитализма, «капитализма в вакууме», а в качестве капитализма как динамической модели.

«Капитализм в вакууме» вообще не заслуживает критики, впрочем, как и места в настоящем. Все предшествующая история капитализма наглядно показывает колоссальные возможности этой социальной формации меняться и подстраиваться под меняющиеся же социальные реалии. Можно ли окончательно говорить, что лимит этих изменений у капитализма на стадии его современного кризиса окончательно исчерпан? Ведь кризис – один из неотъемлемых элементов его. Вопрос этот по-прежнему дискуссионный. Мы, левые, пытаемся предложить прогрессивную альтернативу. Правые же продолжают держаться за рынок. Но и для них становится все более ясно, вне зависимости от того, говорится об этом открыто или нет, что неолиберальная форма капитализма, которую мы имеем сейчас, требует демонтажа. 

Итак, «капитализм в вакууме» является столь же нелепым образом современной экономики, как, например, и представление о «неправильном российском капитализме», ведь вернее было бы сказать, что нет никакого «правильного капитализма». Во–первых, потому что реальный капитализм отличается и всегда будет отличаться от его отражения в идеологии буржуазного общества. Только для последней есть некий идеальный, «правильный» капитализм.  Во-вторых, потому что капитализм отдельной страны или региона неизбежно будет отличаться от капитализма другой страны или региона. Это отличие предопределяется мировым разделением труда. Оно неизбежно ведет к появлению стран-эксплуататоров, играющих решающую роль в распределении мировых ресурсов, стран–доноров, выступающих в качестве сырьевых придатков, и стран–эксплуатируемых, являющихся главными поставщиками дешевой рабочей силы в мире. И типы экономик этих стран будут, при всей их единой капиталистической базе, отличаться. Лишь подходя к современному капитализму системно, лишь понимая его не только общие, но и специфические черты, можно, наконец, говорить о серьезной теоретической и пропагандистской работе. 

Пропаганда неотделима от теории. И если страдает теория, за ним начинает проседать и пропаганда, а за пропагандой и агитация. Напомним читателю их различие. Пропаганда требует поставки новых идей и теоретического осмысления современных явлений в русле политической борьбы. Агитация же касается обличения каждого отдельного случая несправедливости и апеллирует к широким массам. О различии пропаганды и агитации и о связи первой с теорией писал, в частности, Ленин в работе «Что делать?»: 

«…пропагандист, если он берет, например, тот же вопрос о безработице, должен разъяснить капиталистическую природу кризисов, показать причину их неизбежности в современном обществе, обрисовать необходимость его преобразования в социалистическое общество и т. д. Одним словом, он должен дать «много идей», настолько много, что сразу все эти идеи, во всей их совокупности, будут усваиваться лишь немногими (сравнительно) лицами.

Агитатор же, говоря о том же вопросе, возьмет самый известный всем его слушателям и самый выдающийся пример, – скажем, смерть от голодания безработной семьи, усиление нищенства и т. п. – и направит все свои усилия на то, чтобы, пользуясь этим, всем и каждому знакомым фактом, дать «массе» одну идею: идею о бессмысленности противоречия между ростом богатства и ростом нищеты, постарается возбудить в массе недовольство и возмущение этой вопиющей несправедливостью, предоставляя полное объяснение этого противоречия пропагандисту».

Нехватка глубокой теоретической работы и анализа разворачивающихся здесь и сейчас системных проблем не позволяет выстроить адекватную линию пропаганды и агитации. И, самое главное, не позволяет предложить революционных требований, которые были бы очевидны для массы и которые она могла бы поддержать. А именно конкретные политические требования, в конце концов, и имеют первостепенное значение для революционного движения, предполагающего не встраивание в уже существующий порядок, не перераспределение мандатов и не перестановку кресел, а бесповоротный слом существующей системы общественных отношений. 

На деле же пропаганда для многих современных левых ограничивается призывом к борьбе с тем самым «капитализмом в вакууме» за власть рафинированного рабочего, однако каковой будет эта власть, какие конкретные действия необходимы произвести в первую очередь при получении власти, какие во вторую, все это сами борцы себе представляют довольно смутно. Вместе с этим теоретическая беднота и узость не позволяют своевременно находить моменты наивысшего социального напряжения, которые следовало бы использовать в агитационной работе, вовлекая те или иные группы населения. И не только, когда это напряжение вызреет в открытый конфликт. 

Мало просто говорить о классовой несправедливости, мало говорить об эксплуатации, важно, указывая на те конкретные формы, в которых она выражается, раскрывать системный характер проявлений этой эксплуатации. Важно наглядно показывать, что моменты бесправия, беспринципного отношения одного класса к другому, всеобщее размежевание и отчуждение – являются не чем-то исключительным, а закономерным для конкретной экономической системы, и, поднимая оружие против частных случаев, мы должны замахиваться и на всю систему.

Эксплуатация может приобретать разные формы, различные выражения в зависимости от политической и экономической системы того или иного региона. Она может быть выражена в ущемленном положении мигрантов, политике классовой сегрегации, частным выражением которой является джентрификация, разделение городов на богатые и бедные районы. Эксплуатация может быть представлена в формах административного господства, когда госкорпорации и бюрократия нещадно перекачивают средства из регионов в центр и за границу, выступая в качестве рантье-паразита на теле общества. Отсюда возникает известное напряжение между центром и провинцией, которое выражается не только в стереотипном отношении к «зажравшимся» москвичам, «понаехавшим», провинциалам и т.д., но частным случаем которого можно считать недавние протесты в Хабаровске. Последние хоть нельзя никак отнести к проявлениям классовой борьбы, однако корни социального взрыва в Хабаровске, очевидно, растут из противоречий центра и периферии (в случае края – между местной буржуазией и крупным капиталом и федеральной бюрократией), характерных для российского типа капитализма. Также эксплуатация может проявляться в отношении к природе, когда отравляются воды, почвы, воздух целых регионов. И буржуазный интерес удовлетворяет себя за счет здоровья жителей их, как правило, бедных областей. И мы видим, как экологические проблемы с каждым годом все чаще и все сильнее дают о себе знать в России. Это и Шиес, и сибирские пожары, и разливы нефти в Норильске.     

Догматики далеки от таких различений. Они примитивизируют проблему классового антагонизма и не видят за проявлениями расизма, ксенофобии или за потребительским отношением к окружающей среде классовой подоплеки. И этот самый уплощенный взгляд проявил себя у многих наших левых во время массовых движений в США. 

Конечно, сейчас напрасно говорить о приближении социалистической революции, которую пытаются отчаянно угадать за каждым дебошем, за каждым возмущением несправедливостью левые мечтатели.
Для столь радикального слома социальной системы снизу должно возникнуть не просто недовольство текущим порядком, для этого необходимы такие бытийные и бытовые условия существования пролетариата, которые непосредственно толкали к обобществлению средств производства и контроля за ними большинства. Современный капитализм, оборачиваясь подчас в самые звериные формы, медленно, но верно подготавливает почву для этого. Но можно ли сказать о столь резкой радикализации масс на Западе? В случае великой революции в аграрной России или в других аграрных странах в XX веке такая радикализация была. Так необходимость национализации земли в 1917 году напрямую совпадала с живейшим интересом бедняцких и середняцких крестьянских слоев, то есть большинства населения Российской империи, страдавшего от малоземелья. А национализация промышленности напрямую была продиктована экономической необходимостью – необходимостью в кратчайшие сроки восстанавливать производство, а затем наращивать индустриальный потенциал.  Какая конкретно необходимость движет недовольством на Западе и у нас сейчас – вопрос дискуссионный. Понятно только, что для большинства все живее встает проблема более справедливого распределения ресурсов. А эта в самом деле извечная проблема в условиях текущего кризиса капитализма решается все сложнее, во всяком случае для 99%. В этом смысле для левых впервые за долгие десятилетия открываются широкие перспективы, но для реализации их необходима пропагандистская работа, тесно связанная с работой теоретической. Нужно глубокий разбор динамических изменений современного капитализма и самая широкая агитация, направленная на все слои общества. Сейчас, когда на левых начинает работать время, когда обостряются противоречия на всех уровнях классового общества – важно точно указывать на их характер, обличать бесчеловечные проявления их, убеждая и доказывая большинству, что дальше будет хуже. И все нагляднее и ярче показывать, что вариантов развития у нас в будущем два, те, на которые когда-то указала Роза Люксембург – «Социализм или варварство».

Список литературы 

В. Ленин «Что делать?»

Д. Лукач «Классовое сознание»

Говард Зинн «Народная история США: с 1492 года до наших дней»

David R. Williams «Understanding and Addressing Racial Disparities in Health Care». 

Nicki Lisa Cole «Understanding the School-to-Prison Pipeline»

E. Ann Carson «Prisoners in 2018»

Nathaniel Lewis «Mass Incarceration: New Jim Crow, Class War, or Both?» 

Justin Feldman «Police Killings in the US: Inequalities by Race/Ethnicity and Socioeconomic Position»

Mark Maxey «Corporations and governments collude in prison slavery racket»

Edmund S. Morgan «American Slavery, American Freedom»