Предисловие

Полицейское государство. Зачастую мы произносим этот термин, даже не задумываясь о его действительном содержании. Россиянин эпохи Путина понимает сущность полицейского государства на интуитивно-шкурном уровне. Причем касается это не одних только оппозиционеров. Обыватель тоже постоянно чувствует на себе давление силовых структур. Они вмешиваются в жизнь каждого человека от его рождения и до самой смерти. Сам алгоритм общественного устройства требует регулярного обращения граждан к государству, как к монополисту легального насилия, и контроля государства за гражданами посредством органов, имеющих право такое насилие употребить. Паспорта внутренние и внешние, права на управление транспортом и лицензии на оружие, всевозможные справки, наконец, пресловутая прописка, - мы с раннего детства привыкаем существовать в ячейках соответствующих картотек (с недавних пор - в электронных базах данных). 

Тотальное взаимодействие на всех уровнях порождает сложные взаимосвязи, основанные одновременно на страхе и доверии. Граждане хотят верить и охотно верят "своей" власти и "своим" силовикам ("моя милиция меня бережет"), но при этом опасаются контактов с ними, ибо, во-первых, все не без греха, пусть и мелкого, а, во-вторых, велик риск нарваться на "оборотней в погонах" или просто попасть в безлично-равнодушные жернова бюрократической машины. Правоохранители одновременно гордятся "народным мандатом" на защиту Родины от преступников и всюду видят скрытых врагов Отечества, внутренних крамольников и тесно связанных с ними иностранных агентов. Тотальная ответственность за судьбу России естественно порождает стремление направлять развитие страны в желательную для себя сторону, которая отождествляется со всеобщим благом, а заодно приносит носителям погон существенные материальные и статусные выгоды. Из инструмента верховной власти полиция, особенно политическая, сама стремится превратиться во власть и обрести полный контроль над общественной жизнью.

Так было не всегда. Полицейские структуры допетровской Руси в основном были озабочены сохранением жизни и власти государя и действовали в довольно узком формате. Рыскали по московским огородам агенты Аптекарского приказа в поисках колдовских травок, предназначенных для "порчи" царя-батюшки и членов его семьи. Налетали на вотчины опальных бояр-крамольников лихие опричники. Сновали по кабакам и площадям земские ярыги, собирающие слухи и разговоры о грядущих бунтах и мятежах. В целом же государство не особенно стремилось к вызнаванию помыслов недовольных, если только дело не касалось конкретных планов заговора или восстания. Более того, официально излишнее доносительство от простонародья на господ даже не поощрялось. В Уложении 1649 года находим такие примечательные строки:

13. А будет учнут извещати про государьское здоровье, или какое изменное дело чьи люди на тех, у кого они служат, или крестьяне, за кем они живут во крестьянех, а в том деле ни чем их не уличат, и тому их извету не верить. И учиня им жестокое наказание, бив кнутом не щадно, отдати тем, чьи они люди и крестьяне. А опричь тех великих дел ни в каких делех таким изветчиком не верить.

14. А которые всяких чинов люди учнут за собою сказывать государево дело или слово, а после того они же учнут говорить, что за ними государева дела или слова нет, а сказывали они за собою государево дело или слово, избывая от кого побои, или пьяным обычаем, и их за то бить кнутом, и бив кнутом, отдать тому, чей он человек...

С момента создания Петром Первым Тайной канцелярии начался процесс строительства правильной системы государственного контроля за подданными и влияния на общество посредством политической полиции. Шел он болезненно, вкривь и вкось. С одной стороны, при прогрессирующем почтовом ведомстве эффективно работали "черные кабинеты", усилилась пограничная стража, ужесточился транспортный контроль ("подорожные"). С другой - тайной полиции противостояли не хулиганы из подворотни, а высшая аристократия и гвардейское офицерство. Отдельных лиц и группы заговорщиков можно было отправить под кнут, но сословие оставалось неприкосновенным. Отсюда успешные дворцовые перевороты и, наконец, полный провал в противодействии декабристам. 

Александр Первый получил подробную и достоверную информацию о тайных офицерских обществах, однако, ничего не сделал для их ликвидации. Перед его глазами стоял зловещий пример его отца, Павла Первого, охотно применявшего репрессии против дворянства, что не спасло его от насильственной смерти. Если бы доносы на декабристов извещали о подготовке классического дворцового переворота со сменой одного монарха другим, то Александр наверняка принял бы меры. 

Однако, разговоры наследников и владельцев крупнейших состояний о ликвидации крепостного права казались императору ничего не значащей застольной болтовней. Так что царь не обратил на них особого внимания. Более того, он облегчил функционирование тайных обществ, распорядившись прекратить перлюстрацию частных писем россиян между собой внутри империи.

Необходимость создания профессиональной политической полиции с широкими полномочиями и правом всестороннего вмешательства в жизнь любого сословия, не исключая и придворной элиты, осознавалась многими сторонниками самодержавия и крепостничества. Так, руководитель петербургской Тайной полицейской экспедиции Гагельстром предлагал Александру Первому передать в ведение одной единой структуры "все дела, деяния и речи, клонящиеся к разрушению самодержавной власти и к нарушению безопасности правления". Ему не удалось осуществить свой проект главным образом из-за конкуренции со стороны дублирующей службы - Особой канцелярии МВД. Гагельстрома отстранили, а к моменту восстания на Сенатской площади его место занял... тайный член декабристского союза Федор Глинка. Само собой, с таким начальством успехи государства в искоренении заговоров в столице оказались почти нулевыми. Имевший в качестве госчиновника доступ к секретной полицейской информации декабрист Батеньков впоследствии писал:

Разнородные полиции были крайне деятельны, но агенты их вовсе не понимали, что надо разуметь под словами карбонарии и либералы, и не могли понимать разговора людей образованных. Они занимались преимущественно только сплетнями, собирали и тащили всякую дрянь, разорванные и замаранные бумажки, их доносы обрабатывали, как приходило в голову...

В тех же случаях, когда все-таки тайное наблюдение кое-как налаживалось, его объектами становились... ярые сторонники монархии. Так, долгое время тайная полиция не без влияния декабристов тратила огромные человеческие и материальные ресурсы на слежку за временщиком Аракчеевым, которого безосновательно подозревали в желании устроить заговор против Александра Первого. В 1820 году декабрист Якушкин сообщал в частном письме:

Император находится в постоянном опасении тайных обществ. К нему беспрестанно привозят бумаги, захваченные тайной полицией. И странно, что в этом случае до сих пор не попался ни один действительный член тайного общества...

События 14 декабря 1825 года наконец заставили самодержавие сделать решительный шаг и создать централизованную тайную полицию с полномочиями не только выжигать каленым железом малейшую крамолу, но и грамотно профилактировать ее появление, тотально контролировать мысли и настроения подданных всех сословий и в особенности высшего дворянства. Это требовало от новой спецслужбы известной инициативы и самостоятельности в работе. Из безвольного орудия в царских руках полиция должна была превратиться в относительно независимую часть правительства.

12 апреля 1826 года Бенкендорф подал Николаю Первому докладную записку, в которой утверждал необходимость организовать "новую полицейскую власть", то есть прямо предлагал государю передать часть своих прерогатив в оперативное управление политическому сыску. Самодержец внял и 3 июля 1826 года подписал указ о создании Третьего отделения его императорского величества канцелярии. Главноуправляющим нового ведомства стал инициатор его учреждения Бенкендорф. Он получил право самостоятельного решения целого ряда вопросов, в том числе ареста высших сановников, хотя вынесение окончательного решения (то есть судебную функцию) император оставил за собой, Сенатом и другими уполномоченными органами. В остальном Третье отделение было независимо и фактически всесильно.

Первая тотальная спецслужба

С 1826 по 1880 год Третье отделение монопольно занимало нишу имперской тайной полиции, а также политической разведки и контрразведки. "Инвизиционная армия от Риги до Нерчинска" - так назвал "голубые мундиры" Бенкендорфа издатель первой в России неподцензурной газеты "Колокол". Оправдывая это наименование, год за годом Третье отделение расширяло сферу своего влияния. К началу реформ Александра Второго оно занималось следующими вопросами:
1. Борьба с политическими заговорами и тайными обществами.

2. Учет всех политически неблагонадежных лиц и непосредственный гласный и тайный надзор за ними.

3. Борьба с религиозными еретиками и сектантами, а также наблюдение за легальными религиозными организациями (кроме РПЦ, которой управлял Синод, он же выискивал крамолу среди священников).

4. Политическая контрразведка.

5. Наблюдение за профессиональным криминалом и расследование наиболее важных уголовных дел, а также сбор по всей империи статистики о происшествиях, преступлениях и суицидах.

6. Внешняя разведка, включая слежку за подданными Российской империи за рубежом. При этом охота на политических эмигрантов по масштабам превосходила собственно классическую разведку.

7. Политический и уголовный надзор за иностранцами в России.

8. Сбор и анализ информации о настроениях в обществе.

9. Контроль за цензурой печати и театров.

10. Функции военной полиции (жандармерия). Кроме того, жандармы играли в Третьем отделении роль непосредственного силового блока наподобие ОМОНа и СОБРа.

11. Конвоирование политических заключенных и охрана их мест лишения свободы, ссылки и высылки.

12. Борьба с коррупцией.

13. Разбор частных жалоб на госорганы, поступивших от подданных непосредственно на имя царя.

14. Тайная финансовая и организационная поддержка "правильных" газет и журналов ("Новое время", "Гражданин").

Каковы же были итоги деятельности Третьего отделения к концу его существования в 1880 году? За более чем полвека работы ведомство подавило вместе с армией один крупный вооруженный мятеж (восстание 1830 года в Царстве Польском, где действовала особая секретная полиция, упустившая подготовку выступления революционеров) и множество мелких крестьянских бунтов, раскрыло и ликвидировало два десятка тайных обществ с общим числом участников в полтысячи человек, репрессировало или выдавило в эмиграцию многие сотни крамольников-одиночек. Тысячи подданных Николая Первого, в основном крепостных крестьян, были казнены просто по решению жандармского начальника или приговору пятиминутного военно-полевого суда. Количество успешно "профилактированных" путем бесед и угроз точному учету не поддается, но составляет приблизительно несколько тысяч человек.

Методы работы Третьего отделения были прямо заимствованы у французской и прусской секретных служб и особым творческим разнообразием не отличались. В основу создаваемой системы Бенкендорф положил правильно организованный институт постоянных тайных информаторов, по большей части платных, реже вынужденных к доносительству шантажом. Добровольцев насчитывалось совсем мало, и среди них преобладали бывшие преступники и разнообразные авантюристы. "Идейные" предпочитали идти на штатную службу и натягивать голубой мундир, который хоть и не пользовался популярностью у армейской и гвардейской публики, основной массой дворянства воспринимался вполне терпимо.

А вот "стукачество" вызывало презрение даже у самих офицеров Третьего отделения. Интересно, однако, что Бенкендорф и его преемник Дубельт совершенно иначе относились к "высшей" агентуре из придворных кругов, трудившейся ради орденов, чинов и земельных пожалований. Такой подход признавался вполне достойным дворянина. В то же время для мелкого люда иногда наградой за преданную тайную службу служило получение дворянского достоинства или зачисление в офицеры Третьего отделения.

В отличие от прежних времен, когда чиновники Тайной канцелярии в основном сидели и ждали от своих агентов инициативы, сотрудники Третьего отделения заставляли "зарплатных" шпионов выполнять поручения и добывать сведения планомерно. Естественно, число "управляемых" доносчиков и филеров непрерывно росло. Росло и количество злоупотреблений. При ревизии деятельности Третьего отделения в конце 1870-х правительственная комиссия обнаружила, во-первых, десятки вымышленных информаторов, жалованье которых оседало в карманах их кураторов, во-вторых, сотни фальшивых доносов, в том числе и послуживших причиной необоснованных репрессий против абсолютно лояльных престолу подданных.

По социальному составу агентура Третьего отделения представляла все слои российского общества. Тем не менее, основную массу профессиональных шпиков набирали из простонародья. Тому были две причины. Во-первых, вербовка дворян и купцов серьезно затруднялась в силу их приличного материального и общественного положения. Во-вторых, самодержавие желало держать руку на социальном пульсе, а не только собирать сплетни и слухи из бальных зал и отдельных кабинетов шикарных ресторанов. Поэтому мы находим в сохранившихся документах доносы и обедневших литераторов, и сапожников, и завсегдатаев дешевых кабачков, и задолжавших кредиторам значительные суммы дворян. Крестьян, кстати, встречается существенно меньше, ибо щупальца Третьего отделения едва-едва дотягивались до сельской местности. В государственных деревнях еще можно было найти подходящего "резидента". В барских же поместьях и вотчинах часто действовала своя, примитивная по форме, но весьма эффективная полиция во главе с бурмистрами и приказчиками. Соваться в ее работу чужакам не рекомендовалось.

Большое внимание Третье отделение уделяло надзору за возникшим рабочим движением. Именно люди Бенкендорфа раскрыли и ликвидировали в 1837 году первую отечественную пролетарскую тайную организацию, действовавшую в Пермской губернии на горных заводах Лазаревых. Заговор был очень крутой, сразу с требованиями отмены крепостного права и прикрепления к заводам, а не просто повышения пайка и зарплаты. Рабочие печатали воззвания и готовили забастовку.

А в 1841 году жандармам пришлось иметь дело с самым настоящим рабочим восстанием в Ревде. Местные металлурги создали тайное общество во главе с Мироном Щукиным, добыли оружие и организовали мятеж, настолько массовый и грамотный, что его удалось подавить лишь силами регулярной армии.

Третье отделение предпочитало вербовать сколько-нибудь грамотных агентов, способных прочесть документы "объекта" и внятно составить донесение, но в силу обстоятельств вынуждено было часто пользоваться услугами неграмотных и малограмотных "стукачей". Образованных и культурных "сексотов", особенно литераторов, ведомство ценило и оберегало, стараясь использовать не только, как информаторов, но и агентов влияния. Таковыми были знаменитый литератор, редактор и издатель Фаддей Булгарин, поэт Воейков, многие столичные журналисты.

В целом же тайных сотрудников Третье отделение делило на три категории:

1. Штучные. Использовались только в одной операции, в ходе которой раскрывались "подопечными" или тем или иным способом устранялись работодателем. 

2. Постоянные. "Пассивные" информаторы на зарплате, перемещавшиеся по заданию куратора в окружение подозрительных лиц или внедрявшиеся в тайные общества. Их задачей был исключительно сбор информации.

3. Агенты действия. В их число входили профессиональные провокаторы, стимулировавшие "недозрелые" кружки к серьезным преступлениям для их последующего разгрома, а также агенты влияния на общественное мнение. Первым провокатором в истории российского революционного движения считается Завалишин, создавший в Оренбурге из сочувствовавших декабристам офицеров секретную организацию. Собрав максимум недовольных армейцев, Третье отделение разом очистило гарнизон даже от потенциальной "крамолы". Операция Завалишина стала образцом для работы последующих поколений провокаторов (в частности, точно такими методами действовал известный Рейнштейн, в 1870-х организовавший и проваливший ряд рабочих кружков в Петербурге).

В наше время в кругу историков и публицистов консервативной (да и либеральной тоже) направленности стало модно сравнивать методы работы Третьего отделения со сталинским НКВД. Не в пользу последнего, конечно. Читаешь и поражаешься: оказывается, при царях диссиденты и революционеры, как сыр в масле катались, особенно дворяне. Даже на каторге им жилось комфортнее, чем зэкам в ГУЛАГе, а уж в ссылке вообще было лучше, чем дома. И зачем только оттуда бежали?

На деле Третье отделение практиковало те же методы, что и Тайная канцелярия, просто более изощренно. Лупили на допросах в основном простонародье, дворян же лишали сна и пищи, пытали морально, угрожая родным и близким людям. 

Само содержание политических подследственных и заключенных в крепостных одиночках являлось видом истязания. В сырых и темных камерах люди сходили с ума, заболевали чахоткой, теряли зрение и слух, истощались физически и нравственно. Никакого различия в условиях содержания не полагалось. Молодые и пожилые, здоровые и больные, заговорщики-цареубийцы и неосторожные болтуны - все сидели одинаково.

Имелись у Третьего отделения и собственные ноу-хау. Например, самых неудобных для режима крамольников объявляли сумасшедшими и помещали под надзор психиатров. Возглавил список жертв отечественной карательной психиатрии блистательный мыслитель Чаадаев, но история помнит и других, например, Бейдемана, Берви. Практиковалось также изъятие детей мужского пола из семей репрессированных с направлением их на воспитание в военные учебные заведения, в основном в провинциальные кадетские училища.

Был в арсенале Третьего отделения и такой поводок для инакомыслящих, как выдача разрешений на выезд за границу для лечения. Будешь фрондировать - получишь только "патриотическое" лечение. Одной из жертв такого подхода стал Пушкин, которому отказали в выезде для лечения артрита. Поэт понял намек: за все отпущенное ему творческое время он не написал на Бенкендорфа ни одной эпиграммы и отзывался о нем исключительно благожелательно, несмотря на то, что Третье отделение тотально контролировало его переписку, в том числе и чисто семейную.

К писателям же явно оппозиционного направления у Третьего отделения вообще отношение было довольно своеобразное. Так, наследник Бенкендорфа Дубельт однажды высказался о Герцене:

Я имею три тысячи десятин пожалованного мне леса, и на каждом дереве я бы повесил Герцена!

Узнав о смерти Белинского, Дубельт заявил:

Рано умер, я его собирался сгноить в тюрьме!

Как видим, высокопоставленные сотрудники Третьего отделения и не пытались скрыть под маской мнимой законности личную ненависть к "врагам России" и "агентам влияния". Герцен остроумно сформулировал суть жандармской политики:

В Европе был прогресс, а нас здесь за это били...

Прошло сто лет, а ничего не изменилось...

Третье отделение Николая Первого и политическая полиция Владимира Путина

Обычно органы политической полиции современной России принято сравнивать с КГБ, НКВД и даже ЧК. У такого сравнения есть серьезные основания, поскольку ФСБ, ЦПЭ и некоторые другие подразделения вроде Росгвардии прямо или косвенно ведут свое происхождение от силовых структур советской эпохи. Во главе их зачастую все еще стоят люди, обученные и сделавшие ключевую карьеру во времена от Брежнева до Горбачева включительно. Новым поколениям сотрудников они транслируют определенные "чекистские" обычаи и традиции, включая очень сильно измененный в символически имперском духе культ Дзержинского. От реального Дзержинского и его последователей в современном этосе политической полиции остались нетронутыми в лучшем случае портреты (автор видел несколько в различных кабинетах).

Если уж проводить параллели с прошлым, то "охранка" Владимира Путина более всего схожа именно с Третьим отделением Николая Первого.

Психология и склад ума современных спецслужбистов до известной степени развивают ментальные модели, заложенные в поведении "голубых мундиров". Те были дворянами и считали себя элитой, наиболее преданной царю и близкой к трону, а значит имеющей право влияния на политику правительства и даже на решения императора. Силовое "новое дворянство" нашего времени пошло еще дальше. Во главе страны стоит государь, вышедший из "чекистской" среды и давший соизволение на тотальное заполнение всех пор общества пресловутым "активным резервом". 

В то время, как НКВД-КГБ при всем могуществе никогда - даже при сталинских чистках партократии и в краткие годы правления Андропова - не выходил из-под контроля верхушки номенклатуры, нынешняя "силовигархия" максимизировала знаменитое правило Бенкендорфа "Законы пишутся для подчиненных, а не для начальства" в не менее знаменитое "Друзьям - все, врагам - закон". Таким образом, возможности по использованию закона в качестве дышла и дубинки ограничены лишь объемом полномочий, зависящих от звания и должности офицера. 

Конечно, это не касается "оборотней", для которых и закон не писан, и внутренние инструкции не всегда указ. Конфликт интересов службы с личными желаниями многих "новых дворян" получить те же самые жизненные блага, что и старшие товарищи, часто вырывается из темных недр через глухие стены в виде резонансных уголовных дел о взятках, мошенничествах и вымогательствах. В судебных приговорах фигурируют десятки миллионов долларов, дорогие квартиры и роскошные особняки, престижные автомобили и ювелирные украшения, ценные бумаги, земельные участки и прибыльные предприятия. Зарвавшиеся агенты и их начальники, уверовав в собственную неуязвимость, наступают на пальцы бюрнесу и вдруг обнаруживают, что все уже поделено по-честному и вполне законно, а их тут и не ждали. Попытки формирования новыми поколениями собственных кланов и клик наталкиваются на противодействие уже существующих семейно-родственных и дружеских структур. В целом, нельзя сказать, что спецслужбы окончательно замкнулись в себе. Нет, приток свежей крови извне продолжается, но для "безродных" молодых сотрудников все больше остаются только чисто служебные перспективы с потолком в виде полковничьих погон и хорошей пенсии.

Зато в отношении крамольно настроенного обывателя возможности политической полиции, что при Николае Первом, что при позднем Владимире Путине, абсолютны. Старожилы оппозиции помнят, что для появления "оперативного интереса" к активисту еще лет двадцать назад от него требовалось совершить что-то действительно серьезное (пусть и не обязательно уголовное, например, провести большой митинг). Теперь же мы вернулись почти к ситуации эпохи Бенкендорфа, когда за довольно невинные стишки можно было схлопотать широкий спектр репрессий, от разжалования в солдаты до смертной казни. Причем кое-какие моменты, например, решительная борьба с "заморскими" сектами, один в один копируют политику Третьего отделения. Уж очень выкорчевывание последователей "Сторожевой башни" напоминает искоренение раскольничьих деноминаций с центрами в Австрии и других странах.

Тотальный прессинг "гражданского общества" со стороны "правоохранителей" по сути своей воспроизводит полицейские процессы николаевщины. Революционер Николай Огарев вспоминал:

...кончились всякие попытки тайных обществ, они, не сложившись, притихли под слепыми ударами новой тайной полиции, попадающей в цель потому, что беспрестанно бьет без разбора налево и направо...

Ему вторил либерал Грановский:

Всякое движение на Западе у нас отзывается стеснительной мерой, доносы идут в Третье отделение тысячами...

Даже над дворянством Третье отделение возвышалось подобно айсбергу над хрупкой льдиной. Ни титулованность, ни родовитость, ни богатство не служили гарантией от преследования. Иногда помогали личные связи с самим Бенкендорфом или другими начальниками, либо с членами императорской семьи, но и то не всегда. Сверхподозрительный Николай Павлович всегда прощал "перебдение", а вот за недоработки "голубой мундир" мог лишиться всего, что связывалось со службой в Третьем отделении: приличного жалованья, общественного положения, привилегий (почти свободный выезд за рубеж, пользование альтернативной почтой и транспортной системой, неприкасаемый статус и власть над чиновниками других ведомств). Удостоверение сотрудника Третьего отделения являлось такой же чит-картой от реальности, что и служебные "ксивы" Российской Федерации.

И тогда, и сейчас, дополнительным стимулом для интеллектуально и духовно "продвинутых" борцов с инакомыслием и защитников государственных устоев становится чувство творческой сопричастности к важнейшей деятельности по спасению России, допущенности к секретам и тайнам. Пока император или национальный лидер твердой рукой ведет страну к несомненно светлому будущему, его верные сподвижники каленым железом выжигают крамолу и очищают путь от всяческих помех.

Между тем, кем бы себя ни воображали "голубые мундиры", они были всего лишь инструментом в руках режима и оставались в плену собственной тактики, эффективной в краткосрочной и среднесрочной перспективе, но в конечном счете провальной. Оперативно-инструментальное мышление профессионалов сыска по определению не способно к стратегическому целеполаганию. Ковыряние в ранах российского общества привело лишь к усугублению болезни. 

Часто жандармы сами превращали царапины в опасные для самодержавия гнойники, выращивая из легкомысленных болтунов настоящих мятежников и подпольщиков. Так, например, разгром безобидного "разговорного" кружка Сунгурова привел к двум неудачным попыткам побега главаря с каторги. Вдохновленные примером лидера его ссыльные соратники навсегда стали активными противниками самодержавия. Точно так же Третье отделение буквально вырастило выдающихся вождей радикальной оппозиции - Герцена и Огарева.

Безобразное поведение Третьего отделения, хватавшего всех подряд без разбора, привело к закономерному итогу - появлению в 1840-х годах первой прослойки отечественных профессиональных революционеров с твердой установкой на республику и строительство социализма (пока еще утопически-крестьянского). Действительно, если бьют даже молчунов, то зачем же тогда молчать? Если в любой момент за любое криво истолкованное слово могут состряпать фальшивое дело о целом заговоре, то почему бы не устроить заговор настоящий?

Десятилетие за десятилетием Третье отделение натягивало тетиву народного гнева, пока, наконец, ослабевшие пальцы наследников Бенкендорфа не сорвались с нее, и целая туча заботливо приготовленных самими жандармами стрел не устремилась в мишени - самодержавие, аристократию, капитализм. Сегодня мы видим, как снова поднялась та же полицейская пята, готовясь наступить на те же революционные грабли.

ЛИТЕРАТУРА

1. Борисов А. Н. Особый отдел империи. М.: Олма пресс, 2001.

2. Корнилов А. А. Курс истории России XIX века. М.: АСТ, 2004.

3. Брачев В. С.. Заграничная агентура Департамента Полиции. СПб.: Стомма, 2001.

4. Линдер И. Б., Чуркин С. А. История специальных служб России X—XX веков. М. : РИПОЛ классик, 2004.

5. Симбирцев И. Третье отделение. М: Центрполиграф, 2006.

6. Зайончковский П. А. Правительственный аппарат самодержавной. России в XIX в. М..: Мысль, 1978.

7. Измозик В. С. "Чернве кабинеты". История российской перлюстрации. XVIII - начало XX века. М.: Новое литературное обозрение, 2015.

8. Оржеховский И. В. Самодержавие против революционной России. М.: Мысль, 1978.

9. Лурье Ф. М. Полицейские и провокаторы. Политический сыск в России. 1649 -1917. М.: Терра, 1998.

10. Чукарев А. Г. Тайная полиция России. 1825 - 1855. М.: Кучково поле, 2005.

11. Monas S. The Тhird Section. Police and Society in Russia under Nicholas Harvard, 1961.

12. Sqиire Р. S. The Third Department. Тhе establishment and practices of the poitical police in the Russia of Nicholas 1. Cambridge, 1968.