Более столетия назад международное рабочее движение оказалось расколото на части империалистической войной. При этом и противники, и сторонники войны прибегали к разнообразной социалистической аргументации.

Ни побед, ни поражений

А ведь еще недавно все социалисты мира были единодушны в осуждении возможной мировой войны, отвечающей интересам лишь капиталистов. В 1907 году на Штутгартском конгрессе и в 1912 году – на Базельском, II Интернационал принял решительные антивоенные резолюции. В Базельском манифесте было сказано, что войну, коль скоро она начнётся, следует использовать для «ускорения падения господства капитала». Однако с началом Первой мировой всё изменилось, и большинство в руководстве социалистических партий Западной Европы фактически встало на сторону своих воюющих правительств. 

А вот социалисты России оказались весьма последовательными в своей антивоенной политике. По крайней мере, РСДРП, причем обеих фракций  –  и большевиков, и меньшевиков, сразу же выступило против империалистической войны. Причём, в отличие от европейских стран, левые силы в Российской империи не были интегрированы в политическую систему, и продолжали оставаться радикалами.

После начала войны обе фракции РСДРП в Государственной Думе осудили войну как империалистическую и отказались голосовать за военные кредиты. Но наиболее радикальный лозунг сформулировал лидер большевиков Владимир Ленин: «Поражение в войне своего собственного правительства». Правда, при этом оговаривался отказ от всякой подрывной военной деятельности против собственной армии, победы монархическим центральным державам большевики также не желали. Потому апелляции современных леволибералов, желающих поражения «своей» стороне, и победы – другой, к ленинскому наследию - некорректны.   

Но вскоре в РСДРП появилось много различных групп по отношению к войне. Вокруг Юлия Мартова, одного из авторов Штутгартской резолюции, сложилась тенденция меньшевиков-интернационалистов, категорически выступавших против войны. Схожие позиции занимала группа Троцкого. А вот социал-демократы межрайонцы составили левый центр и выступили с лозунгом «Ни побед, ни поражений». На правом фланге разместился «отец русского марксизма» Георгий Плеханов и группа «Единство» с призывом защиты Отечества, близка к ней была и группа меньшевика-«легалиста» Александра Потресова. 

Главным тезисом меньшевиков-оборонцев был следующий – основным виновником войны является Германия, и лучше победа демократов-союзников, чем реакционных центральных монархий. Любопытно, что со схожей, только отзеркаленной аргументацией, выступали и социал-демократы, защитники «Фатерлянд» - российское самодержавие де особенно реакционно, германская армия несет народам России – свободу и демократию.

Сегодня в определенных кругах популярна оценка «правых» и «виноватых» в развязывании войны по принципу: «А они первыми начали». Но если исходить из него, то российским левым действительно стоило поддержать царскую власть в той войне? Ведь первой войну России объявила Германия. С другой стороны - война была объявлена Берлином в ответ на российскую мобилизацию. И на Балканах Россия тогда отнюдь не была пассивным наблюдателем. Впрочем, как и Османская, Германская и Австро-Венгерская империи.

За социалистическую веру, демократию и Отечество

По поводу оценки войны разделились мнения и в другой крупнейшей революционной партии России – партии эсеров. При том, что один из ее ведущих лидеров Виктор Чернов остался на антимилитаристских позициях довоенного Интернационала, у социалистов-революционеров также сразу же образовалось сильное оборонческое крыло. 

Вот что пишет о своих мотивах стать на сторону царского правительства, не раз его репрессировавшего, социалист-революционер и эмигрант Вадим Руднев: «Было до жуткого холода в душе очевидно, что России грозит страшная, может быть, смертельная опасность,... на карту поставлено само бытие России, как великой державы. Моральная ответственность правительства тоже была совсем иной, чем в 1904 году. Этой войны оно определенно не хотело и сопротивлялось вовлечению России в нее до последней возможности. Сейчас же, перед страшной перспективой ожидавших Россию испытаний самые острые внутренние проблемы должны отойти на задний план. Во главе России стоит ненавистная нам антинародная власть? – Да, но в предстоящей борьбе не на жизнь, а не смерть, военное поражение правительства не может не быть разгромом самой России. Пока власть борется с внешним врагом, по каким бы мотивам она это не делала – недопустимо мешать ей, самые формы политической борьбы с самодержавием во время войны должны быть подчинены интересам обороны страны».

Уже 22 августа 1914 года находившиеся в эмиграции «центральные работники» ПСР провели в швейцарской деревне Божи совещание об отношении к войне. Виктор Чернов и «дедушка эсеров» Марк Натансон выступили против любого участия в войне, призвав просто и дальше делать «свое социалистическое дело». Однако и здесь радикальная интернационалистская риторика имела у центриста Чернова оговорки.  По словам Руднева, для Франции и Англии красноречивый Виктор Михайлович готов был желать «наименьшего зла» - то есть победы в войне. А вот самодержавному правительству России, ведущему династическую войну, он в любой поддержке отказывал. Более многочисленные оборонцы  Руднев, Илья Фондаминский-Бунаков и Андрей Аргунов  изобрели  более сложную формулу: «Вступая в стихию войны вместе со всеми, социалисты не перестают быть социалистами, они лишь не отказываются от принадлежности к великому целому, к своему народу. Социалисты вообще против войны, и пока война не начата, должны принимать все меры к ее предотвращению. Но злое несчастие случилось, и пока идет война, разумного выхода нет. Надо защищать родину против чужого империализма». При этом Аргунов признавал, что участие в войне есть банкротство прежней социалистической идеологии, но другого выбора не видел. Фондаминский же вообще считал, что эсеры должны отказаться от всяких особых социалистических задач до конца войны. И безуспешно пытался всех уверить, что с началом войны самодержавие вынуждено будет взять либеральный курс («левый поворот»?). «Вовлечение России в войну в союзе с Англией и Францией неизбежно и сразу демократизирует Россию» - утверждал Фондаминский.  

Центристскую позицию занимал Николай Авксентьев. С одной стороны, он считал недопустимыми любые действия, которые могли бы повредить «благоприятному исходу войны для России». Но и в участии в войне ничего социалистического не видел. По мнению этого члена ЦК, главной для партии была «длительная задача – содействовать образованию победоносной демократии в России». Чернов же и Натансон считали, что задачей партии во время войны будет поднять восстания в России. При этом Натансон был за выступления на фронте при любых условиях, но Чернов – только при «взаимности» со стороны немцев. Аргунов же считал, что пропитать массу сознанием того, что эта «война -дело противонародное», опасно. Потому что война прекратится только с русской стороны, «и немцы нас поколотят». И до определенной степени – «наванговал»? Социал-патриоты и категорически выступали против восстания в войсках, но при этом считали - солдаты должны идти драться на фронт, но вернувшись с него, принести новый строй. Или же что восстание должно быть подчинено интересам войны - ради чего и была совершена, в числе прочего, и Февральская революция. 

В декабре 1914 года группа эсеров-оборонцев во главе с Авксентьевым, Аргуновым и Фондаминским опубликовало свою более консолидированную позицию в резолюции «Социалисты и война». В ней признавался империалистический характер войны. Однако вызвали войну агрессивные действия наиболее реакционных Германии и Австро-Венгрии. Поэтому их победа означала бы торжество милитаризма, монархических и сословно-классовых начал, грозила бы «чрезвычайной опасностью свободному развитию европейской культуры» (!), демократии и социализма, порабощением слабых наций, породила бы реваншизм и национализм. В отношении же противоположного империалистического блока социалисты-оборонцы были полны оптимизма: «Победа Тройственного соглашения, несмотря на те препятствия, которые могут быть созданы участием в нем царизма, укрепит передовые европейские демократии, подавит одну из главнейших реакционных сил в Европе и тем самым облегчит завоевание демократических форм в политически отсталых странах, создаст более благоприятные условия для разрешения национальных вопросов». Выражалась надежда, что самоорганизация общества во время войны будет способствовать и демократизации России. При этом признавалась необходимость продолжать  революционно-социалистическую работу, в легальных и нелегальных формах. Но не допускались никакие боевые выступления, как могущие повредить обороне страны. Особый акцент в пропаганде предлагалось сделать на борьбе с проповедью «единения царя и народа».

В заявлении первого народнического совещания в июле 1915 года, под социал-оборонческим знаменем выдвигались требования к правительству о демократизации страны, политической и религиозной амнистии, свободы профсоюзов, равномерного распределения налогов, прекращения «беспримерного надругательства над интересами евреев и украинцев». Депутаты-трудовики должны были озвучить данные положения с трибуны Государственной Думы. 

В августе 1915 года оборонцы обоих партий – эсеров и РСДРП, провели совместное совещание в Женеве. На нем был сформулирован красивый тезис: «Путь, ведущий к победе, является и путем, ведущим к свободе». В резолюции о тактике говорилось, что главной задачей является освобождение России от внутреннего врага в виде старого порядка и его защитников, которое будет достигнуто в процессе ее самообороны от иностранного нашествия. 

А вот в совместном манифесте социал-демократов и социалистов-революционеров «К сознательному трудящемуся населению России» в сентябре 1915 года была предпринята попытка обосновать участие в империалистической войне и классовыми интересами: «Не смущайтесь доводами людей, утверждающих, что тот, кто защищает свою страну, отказывается от участия в борьбе классов. Эти несчастные сами не знают, что говорят. Во-первых, для успешного хода классовой борьбы необходимы известные политические условия. Во-вторых, если трудящееся население России не может не защитить себя, когда его эксплуатируют российские помещики и капиталисты, то непонятно, отчего ему следует оставаться бездеятельными, когда на его шею хотят накинуть аркан эксплуатации германские помещики («юнкера») и германские капиталисты, к величайшему сожалению, поддерживаемые теперь значительной частью германского пролетариата, изменившего своему долгу солидарности и пролетариям других стран». 

При этом такой выпад российских оборонцев в сторону их немецких коллег как по социалистическому, так и социал-патриотическому (только противоположному) лагерю, может показаться несколько комичным. Но с другой стороны, русские социалисты могли предъявить немецким следующее: «Вы дескать, всей душой и с немецкой дисциплинированностью воюете за свое правительство, а мы боремся на два фронта – с вашим кайзером и с нашим царизмом». 

Левые патриоты в тюрьме и в легионе

Делегация эсеров-интернационалистов в составе Чернова, Натансона и Бориса Камкова на Кинтальской конференции в апреле 1916 году жаловалась, что социал-патриотическое течение в партии имеет возможность «до некоторой степени» легально вести свою работу, плюс к их услугам – почти вся буржуазная печать. Но их призыв сначала прогнать «немца внешнего, а потом – внутреннего» и «революции для обороны» будто бы нашел отклик только у самой несознательной части пролетариата. Но одновременно признавалось, что интернационалистам приходится вести тяжелую борьбу с социал-патриотической пропагандой, особенно после занятия немцами «западных губерний России» (части Беларуси и Прибалтики). Вероятно, оборонческие настроения усилили сообщения о чинимых немецкими оккупантами притеснениях.

Однако левым патриотам тоже жилось не сладко. По воспоминаниям большевика Яна Грунта, в Бутырской каторжной тюрьме рабочий, осужденный за покушение на директора завода, возглавил целую группу оборонцев. Но после того, как политические-патриоты прокричали «Да здравствует Россия! Бей немцев! Ура!», всю камеру перевели на карцерное положение. Однако оборонцы и дальше устраивали подобные воинственные демонстрации, за что их неизменно наказывали. Надзиратели считали, что даже проявлением своих патриотических чувств «негодяи»-политические оскорбляют власть. В камере Яна Грунта добровольцами записались все политические арестанты, кроме социал-демократов, но на службу никого из них так и не взяли. А вот польские социалисты из ППС бурно радовались каждому поражению русской армии, что вызывало возмущение и у большевиков-«пораженцев», даже этнических поляков.    

В эмиграции же революционеров-оборонцев охотно принимали в союзнические армии, прежде всего – во французскую. 1-й полк Иностранного легиона на 90 процентов состоял из русских добровольцев-эмигрантов. А бывший член легендарной Боевой организации эсеров Борис Моисеенко воевал с австро-венграми в Сербии. Вместе со своим экс-руководителем БО Борисом Савинковым он подписал открытое письмо с призывом к защите Отечества. В 1915 году во французском Иностранном легионе под Вокуа был убит Степан Слетов, также бывший член БО ПСР.      

Остававшиеся же на свободе в России социалисты-оборонцы активно работали в общественных организациях, помогавших армии – земский и городской союзы, военно-промышленные комитеты и так далее. Тех из них, кто не был засвечен как особый радикал, массово призывали в армию, в том числе направляли и в военные училища. Так что к 1917 году среди ранее преимущественно монархического офицерского корпуса оказалось предостаточно социалистов и республиканцев.     

При этом большинство оборонцев как в РСДРП, так и в ПСР принадлежали к правой части этих партий, выступали с более умеренных классовых позиций и зачастую были легалистами. Левые и даже центристы, в большинстве случаев, занимали антивоенные позиции в том или ином виде. Но любопытно, что в российском социализме того времени были и «ультралевые» оборонцы.

Оборона на крайне левом фланге 

Неожиданно социал-патриотические позиции занял «апостол анархизма» Петр Кропоткин. Казалось бы, проповеднику анархо-коммунизма никак нельзя было занимать чью-либо сторону в конфликте капиталистических государств. Но, видимо, за десятилетия эмигрантского пребывания во Франции Петр Алексеевич сильно сблизился и с местным либеральным сообществом. Причём мотивация у анархиста Кропоткина была такая же, как и у социалистов-государственников – Германия де оплот прусско-юнкерской реакции, опасной для всего прогрессивного и свободомыслящего. При этом подавляющее большинство анархистов как в России, так и в эмиграции продолжали занимать резко антивоенные позиции, но отдельные случаи вступления либертариев добровольцами в армию республики Франция все же были. Например, в Иностранный легион пошел болгарский анархист Тодоров, в то время как его отец Георгий Тодоров командовал войсками монархической Болгарии на стороне центральных держав. Офицером французской армии стала знаменитая анархо-террористка Маруся Никифорова, в годы гражданской войны соперничавшая в Украине с самим батькой Нестором Махно. 

Во 1-й французский авиаполк вступил Константин Акашев, бывший анархистский боевик, ставший в эмиграции пилотом и инженером-аэронавтом. В 1915 году Акашев добровольно вернулся в Россию, был арестован, потом освобожден, но его прошение о направлении в действующую армию так и не было удовлетворено из-за политической неблагонадежности. В последующем Константин Акашев стал одним из создателей советских ВВС.

В Иностранном легионе воевал и большевик Виктор Зеленский.  В Легион подались и большевики-эмигранты, братья Михаил и Петр Герасимовы. Правда, никакой политической позиции тут не было. Михаил Герасимов, ставший потом «пролетарским» писателем, в посвященном Первой мировой войне сборнике «Цветы под огнем» писал, что в «русско-республиканскую» группу политэмигрантов в Легионе он вступать отказался, хотел «сражаться и умереть свободно», а еще ему хотелось – посмотреть войну. Петр же Герасимов в Россию не вернулся, и по окончанию войны остался служить во французской армии. Легионером был и старший брат Якова Свердлова и крестник Максима Горького Зиновий Пешков, ученик марксистской школы на Капри. На фронте он потерял руку, после излечения читал лекции о войне в рабочей школе на Капри, но затем вернулся в армию и впоследствии стал генералом в Легионе. По иронии судьбы, старший брат «президента» советской России стал представителем Франции при адмирале Колчаке.  

Еще один солдат Иностранного легиона – Григорий Нестроев (Цыпин), один из лидеров Союза социалистов-революционеров максималистов, ультралевого откола от ПСР. 1 августа 1914 года беглый максималист встретил в Германии, где был поражен массовым фанатичным национализмом и «кайзеризмом» немцев. Впрочем, на следующий день такой же взрыв шовинизма он встретил в Париже, где в ходе «патриотических» погромов били даже французов с немецкими фамилиями. Но Григорий Нестроев, считая войну империалистической, тем не менее, спешит на вербовочный пункт Иностранного легиона. Зачем? Русский максималист предполагает, что буржуазная Франция опять потерпит поражение от немцев. Но как и в 1870 году, это вызовет новую Коммуну и уже настоящую народную войну против германских оккупантов. И поэтому долг каждого социалиста – быть к этому времени в армии. Несколько сложная схема? Но известно, что и сегодня некоторые левые идут воевать, чтобы нести в войска «идеи коммунизма». При чем – по обе линии фронта. Однако сам Нестроев-Цыпин в своих воспоминаниях не скрывал – к этому долговременному политическому расчету примешивалась у него и неприязнь к немцам за их «мещанство и самодовольство», за пропаганду превосходства Германии над другими расам и народами, за соглашательство рабочих партий с правительством, за «веру в силу кулака и убеждение «Дойче юбер аллес». 

Однако вести социалистическую агитацию среди легионеров, во многом – бывших преступников, апашей и авантюристов всех мастей, оказалось совершенно невозможно. Тогда Григорий Нестроев, инженер по образованию, переводится от наемников из Легиона в 3-й саперный полк. Но и служившие здесь пролетарии оказались зараженными мелкобуржуазным рвачеством, продавая своим товарищам даже пойманных в окопах крыс. Но все же в траншеях у саперов сложилась группа социалистов на платформе Циммервальдского антивоенного манифеста. Однако понять российского максималиста они так и не смогли – русский считает войну империалистической, но говорит, что все равно нужно воевать. При этом Нестроев сознательно не сделал ни одного прицельного выстрела по немецким рабочим и крестьянам в солдатской  униформе. А затем реальность скорректировала расчеты Григория Нестроева – вместо Франции «слабым звеном» оказалась Российская империя…

В феврале 1917 года в России происходит революция, свергнувшая монархию. И похоже, что она была больше результатом работы полулегальных революционных оборонцев, а не загнанных в глубокое подполье пораженцев. Можно предположить еще и следующее – пассивность царского верховного командования на фронтах была продиктована не только прогерманскими настроениями двора. Но и сознательным или бессознательным страхом верхушки перед тем, что победа над центрально-европейскими монархиями окрылит демократическое общество, которое вместе с частью победоносной армии потребует от царизма гражданских свобод и ответственного правительства. Как и хотели революционные оборонцы. Во всяком случае, весьма вероятно, что к поддержке буржуазно-демократической революции начальника штаба русской армии генерала Алексеева и командующих фронтами толкнули переговоры царского правительства о сепаратном мире с Германий, имевшие место в 1916 году. О них, в частности, сообщает в своих мемуарах начальник немецкого Генерального штаба фон Гинденбург. 

Но вдохновить измученную затянувшейся войной солдатскую массу не удалось уже и социалистам-оборонцам, сидящим во Временном правительстве. Верх берут антивоенные лозунги большевиков и левых эсеров. Но вот что касается эсера-максималиста Нестроева, то он продолжает выступать за «революционную войну». Ультралевый максимализм получил тут весьма своеобразное преломление. Будущий лидер Союза социалистов-революционеров-максималистов считает продолжающуюся войну по-прежнему антинародной, но Германия уже обречена на поражение. Поэтому революционная Россия обязана участвовать в мировой войне – ради «мировой революции». По мнению Григория Нестроева, во-первых - участие России в разгроме Германии сможет ограничить притязания империалистов Антанты. Во-вторых – российская революционная армия сможет помочь немцам поднять восстание. Получается, по плану максималиста-легионера «ГДР» могла появится уже в 1918 году? И в-третьих – русские солдаты бросят искры революции и во французскую и английскую армии. Кстати, Нестроев выступил даже против приказа Петроградского Совета № 1, считая, что и народной армии нужна дисциплина. На удивление, Григорий Нестроев был и против лозунга «Мир без аннексий и контрибуций!», по мнению максималиста – контрибуции должны были заплатить империалисты в пользу народов. Но в самой России для продолжения действительно революционной войны с Германией необходимо провести глубокие социальные преобразования.  

И кажется, Григорий Нестроев был в этом смысле не одинок в своем Союзе эсеров-максималистов. Григорий Ривкин («Николай Иванович»), еще один из лидеров ССРМ, выступая в мае 1917 года на Всероссийском съезде Советов крестьянских депутатов говорил: «Земля должна быть [отдана] трудящимся, чтобы об этом оповестили на фронте и всюду, чтобы те, кто сейчас на фронте, знали, что им нечего беспокоиться, что их не обделят землей и что вернувшись, они найдут свои наделы…»

В октябре 1917 года большевики, левые эсеры, анархисты и  максималисты свергают Временное правительство. Кстати, под максималистским лозунгом «Вся власть Советам!» И вскоре Россия, не послушав и «крайне левых» оборонцев, выходит из войны. К сожалению, никто из империалистических правительств не внял призывам Республики Советов прекратить мировую бойню. Реальность оказалось иной – после развала и стихийной демобилизации армии российской германцы, австро-венгры и турки стали беспрепятственно оккупировать новые территории, творя насилие над мирным населением. И от утопии «революционного пацифизма» уже самой Советской республике пришлось срочно переходить к «революционному оборончеству». Похоже, что в ряде пунктов – прямо по программе максималиста Григория Нестроева. Отправной точкой «красного патриотизма» стал Декрет Совнаркома «Социалистическое Отечество в опасности!», изданный в феврале 1918 года ввиду начавшегося нового немецкого наступления.  Но это –  начало уже совсем другой истории…