Рецензия на книгу Ольги Пинчук «Сбои и поломки. Этнографическое исследование труда фабричных рабочих». М., 2021

Обычно, когда человек не вовлеченный в социологическую науку, слышит понятие «этнография», ему на ум приходят образы европейских или российских ученых, описывающих жизнь аборигенов на далеких островах. Однако с 1920-х гг. методы этнографии вышли за рамки науки об этносах и были реализованы в рамках социологии. Первопроходцами в этой сфере стали социологи из Чикагского университета, применившие этнографические методы к изучению быстро растущего населения Чикаго.

На рубеже XIX-XX веков американский «город ветров» просто захлестнули волны мигрантов из Европы. Резкий рост населения закономерно привел к появлению молодежных банд, создавших сложную криминогенную обстановку в эмигрантских районах. Исследователи из Чикагской школы были нацелены на изучение расового вопроса, девиантного поведения городских жителей для того, чтобы предоставить властям научные рекомендации для решения возникших социальных проблем. Естественно, что в тиши библиотек было невозможно изучить новые сообщества и уличные шайки, для этого нужно было идти в народ.

Как говорил один из основателей Чикагской школы Р.Э. Парк: «Вам говорили идти и порыться в библиотеке, накапливая тем самым кучу заметок и вбирая слой глубоко въевшейся книжной пыли. Вам говорили выбирать проблемы там, где вы сможете найти заплесневелые штабеля рутинных записей, базирующихся на тривиальных формах, подготовленных усталыми бюрократами и заполненных смущенными претендентами на помощь, придирчивыми благодетелями или равнодушными клерками. Это называется “запачкать ваши руки в реальном исследовании”. Те, кто вам это советует, люди мудрые и почтенные; резоны, которые они приводят, очень ценны. Но нужна еще одна вещь: непосредственное наблюдение. Пойдите и посидите в холлах роскошных гостиниц и на порогах ночлежек; посидите на диванах Золотого берега и на кроватях в трущобах; посидите в Концертном зале и на представлении бурлеска в “Стар энд Гартер”. Короче говоря, джентльмены, идите и запачкайте ваши штаны реальным исследованием»^[1].

Роберт Парк (1864-1944 гг.)

Основными методами представителей Чикагской школы были неструктурированное интервью, изучение личных документов и включенное наблюдение. Для сбора данных они селились в бедных районах и гетто, так, например, Ф.М. Трэшер жил неподалеку от места концентрации подростковых шаек, Н. Андерсон постоянно общался со странствующими рабочими (хобо) в местах их временного проживания^[2]. Достоинство метода включенного наблюдателя заключается в том, что он предполагает изучение социального субъекта не извне, а изнутри — в его повседневной жизни и работе через прямое взаимодействие с целью выявления мотивации и модели поведения объекта исследования.

Если на начальном этапе развития этнографии большинство исследований выступали идеологической основой для имперской политики покорения и развития «отсталых народов», то современные ученые стараются уйти от взгляда сверху-вниз применительно к изучению маргинальных социальных групп: преступники, бездомные и т.д. В рамках социальной этнографии важное место занимают переживания и личный опыт исследователя, который на собственном примере постигает включение в иную социальную практику и среду. Как отмечают российские социологи П.В. Романов и Е.Р. Ярская-Смирнова: «Сегодня стало ясно, что ценность этнографического описания не связана лишь с экзотикой. Благодаря современным этнографиям часто обнаруживается, что существуют такие черты знакомых мест, групп, условий, о которых в действительности было мало известно, но знание о них подчас может весьма глубоко изменить наши представления»^[3].

Изучение фабричного труда путем включенного или участвующего наблюдения не новость для западноевропейской социологии. Подобный подход представлен в книге британской исследовательницы М. Глаксманн, написавшей в начале 1980-х гг. книгу «Женщины на линии»^[4] — о работницах занятых на одном из предприятий корпорации Universal Mechanical and Electrical Components Limited.

Майкл Буравой, социолог из Университета в Беркли, с 1970-х гг. исследовал рабочий класс методом включенного наблюдателя в самых разных странах — медные рудники Замбии, заводы США, Венгрии и России^[5]. Интересно, что в Замбии он устроился в качестве служащего в отдел кадров крупной горно-рудной компании, чтобы иметь доступ к внутренней информации и опрашивать рабочих под видом выполнения своих должностных функций^[6]. В Чикаго Буравой работал простым станочником на Объединенном заводе, в Венгрии — сталеваром на крупнейшем Ленинском сталелитейном заводе Венгрии в Мишкольце, в России — сверлильщиком на мебельной фабрике “Полярная мебель” в Сыктывкаре.

Майкл Буровой

В российской социологии промышленный пролетариат продолжает пребывать на периферии научного интереса. Постсоветская социология до сих пор не оправилась от травмы 1991 г., когда социологи бросились изучать предпринимателей, «новых русских». Рабочий класс был мало кому интересен, его изучением занимались лишь энтузиасты. Однако труды отдельных известных ученых (например, Л. Гордон, Б. Максимов) не смогли восполнить массовое закрытие социологических лабораторий на промышленных предприятиях, где к концу 1980-х гг. работало около 8 тыс. социологов^[7]. Вместе со становлением в России капитализма менялся и запрос к социологической науке, многие исследователи становятся консультантами, которые берут у коммерческих организаций заказы на выполнение сугубо прикладных задач, например, маркетинговых исследований.

Однако, несмотря на общий упадок заводской социологии в 1990-е гг., в этот период реализуются интересные проекты, связанные с использованием методов качественной социологии применительно к изучению трансформации трудовых отношений на российских предприятиях. Один из таких проектов — межрегиональная исследовательская группа под руководством британских социологов Саймона Кларка и Питера Феабразера, которая заложила основу для создания в 1991 г. Института сравнительных исследований трудовых отношений. Исследователи из данного института занимались изучением проблем перестройки управления и трудовых отношений на производстве, реструктуризацией соцкультбыта на предприятиях, профсоюзного движения в России и т.д.^[8]. Зарубежные социологии в сотрудничестве с российскими коллегами выпустили ряд важных книг о жизни постсоветских рабочих в новых рыночных условиях:

Clarke S., Fairbrother P., Burawoy M., Krotov P. «What About the Workers? Works and the Transition to Capitalism in Russia». New York: Verso, 1993

Clarke S., Fairbrother P., Borisov V., The Workers' Movement in Russia. Studies of Communism in Transition. Brookfield, Vt.: Edward Elgar, 1995

В 2004 г. выходит, пожалуй, самая глубокая и развернутая книга о российских рабочих в постсоветской Россией — Б.И. Максимов «Рабочие в реформируемой России, 1990-е начало 2000-х годов». На основе статистики и интервью с рабочими Санкт-Петербурга Максимов проанализировал распад советского рабочего класса и дезинтеграцию классовой идентичности рабочих в новых рыночных условиях, что стало результатом революционных по своей глубине ломки общественных отношений. Как писал ученый о новом российском рабочем: «Вместо уверенных в себе, нередко бравирующих своей незаменимостью, появлялись безропотные, молчаливые, согласные на все, боящиеся быть заподозренными в протесте (тем более коллективном) рабочие кадры. По нашим данным, многие ощущали себя изгоями, «никому не нужными», отчаявшимися устроить свою жизнь, нередко обозлёнными на весь мир»^[9].

В 2000-10-е гг. в силу естественных причин ушли из жизни многие видные представители советской социологии, продолжавшие заниматься изучением рабочих. К сожалению, им не пришло на смену новое поколение социологов. Это, безусловно, не отменяет факта наличия ученых, занимающихся изучением промышленного труда, заводской жизни в советской/постсоветской России. Среди недавних важных исследований стоит назвать развернутую статью И. Тартаковской и А. Ваньке “Карьера рабочего как биографический выбор”, которая базируется на полевом исследовании проведенном в 2015-2016 гг.^[10]. Социологи собрали 85 интервью у рабочих промышленных предприятий и сферы услуг в таких городах, как Москва, Екатеринбург, Самара, Нижний Тагил, Новокуйбышевск. На основе полученного эмпирического материала они выделили несколько карьерных стратегий рабочих, базирующихся на их гендере, знаниях и мировоззрении.

В 2015 г. группа ученых из Института социологии РАН подготовила коллективную монографию о положении наемных работников в современной России^[11]. В сравнении с мировыми тенденциями развития рынка труда авторы представили анализ положения различных слоев наемных работников: рабочих, прекариата, учителей, инвалидов, охранников. Основой для сбора данных стали: 1. Эмпирическое исследование, проведенное в конце 2009 года в г. Вологде и Вологодской области; 2. Российский мониторинг экономического положения здоровья населения (РМЭЗ) 1994 - 2008 гг.; 3. Данные проекта «Историческая память в российском обществе: состояние и проблемы формирования». Социологи подтвердили факт широкого распространения в России нестандартных форм занятости (самозанятость, неполный рабочий день), что безусловно отражает мировую тенденцию по прекаризации труда. Особое внимание социологии уделяют изучению системы подготовки рабочих кадров. Кризис средне-профессионального образования и устаревание оборудования привели к тому, что в период с 1998 года по 2008 гг. при достаточно значительном росте доли рабочих низкой квалификации на 3,5%, произошло снижение доли рабочих средней и высокой квалификации на 0,4 и 3,1% . Проще говоря, вместо ломающихся машин менеджеры брали новых малоквалифицированных рабочих.

Жан Терентьевич Тощенко, ученый с большим исследовательским опытом, опубликовал в 2018 году книгу “Прекариат. От протокласса к новому классу”^[12], в которой вслед за Г. Стэндингом выделяет прекариат в отдельный социальный класс. Тощенко на основе развернутой статистики показывает становление прекариата и активное развитие прекарной занятости в нашей стране.

Несмотря на ряд важных достижений отечественной социологии, связанных с анализом гендерного разделения труда на производстве, прекарной занятости и ряда других вопросов, отдельной социологической школы, систематически изучающей рабочих, в России нет. Как отмечает социолог Г.В. Шафранов-Куцев: «Проблема заключается и в том, что государство не финансирует социологию, а коммерческие структуры не интересуют проблемы всего населения. Крупные фундаментальные проекты сменились мелкотемными заказными — социологическим изучением частных ситуаций без научной картины состояния общества»^[13]. В этой связи труды отечественных исследователей отличает фрагментарность, отсутствие масштабных исследований эволюции рабочего класса на фоне трансформации отечественной экономики.

Книгу Ольги Пинчук стоит приветствовать хотя бы потому, что это редкий пример в отечественной науке, когда социолог не просто обратил внимание на промышленных рабочих, которые якобы «растворяются» в сверхтехнологическом настоящем, но и решил изучить фабричный труд в ходе полевого исследования. В августе 2016 г. она устроилась на подмосковную фабричную фабрику «Iriski» (условное название) по производству конфет. Точное название фабрики мы не знаем, но со слов автора речь идет о предприятии, созданном в конце 1990-х гг., и являющимся частью международного кондитерского концерна. Технологическая начинка новой фабрики оказалась старой - в Россию привезли уже использованное оборудование, которое было списано в ходе модернизации европейских предприятий.

Социолог О. Пинчук

Устаревшее оборудование первые 10 лет работало без частых поломок, но после смены менеджмента, новое руководство фабрики взяло курс на увеличение интенсивности использования станков. Это привело к фатальным последствиям — рабочий процесс превратился в постоянную борьбу операторов с поломками техники. Бунт машин стал главной темой разговоров рабочих в столовой и курилке. По мнению Пинчук, ни зарплата, ни смена графика работы не стали основой для солидарности рабочих, лишь борьба с поломками объединила работников упаковочного цеха.

Автор не раз на страницах книги пишет о тех этических преградах, с которыми она сталкивалась в ходе реализации научного проекта. У его истоков стоял целый коллектив социологов из Лаборатории методологии социальных исследований РАНХиГС. По изначальной задумке, Ольга Пинчук должна была вести подробный полевой дневник, записывая в него свои мысли, впечатления, слова коллег и описание их действий. Информация из дневника должна была быть доступна для изучения и обсуждения всем участникам социологической лаборатории. Но в конечном счете, коллективный проект эволюционировал в авторский. Полевой дневник был разделен на две части — для коллег и для себя. Личный архив автора включает фотографии, записи с завода, документы, которые не использовались напрямую в исследовании и их не анализировали другие социологии. Другие члены лаборатории из-за нехватки времени и отсутствия опыта работы на промышленном предприятии не смогли в полной мере проанализировать изменение фабричного труда вследствие износа оборудования. Таким образом, изначальная установка на перепроверку субъективного восприятия включенного наблюдателя через анализ собранного материала другими исследователями была отвергнута, что сузило границы исследования до автоэтнографии.

Работа на фабрике стала для Ольги Пинчук не просто полевым исследованием, а совершенно новым жизненным этапом, в ходе которого она социализировалась как полноценный рабочий, пройдя за короткий срок карьерный путь от упаковщицы до оператора. Личное стало профессиональным, а профессиональное личным.

График новой работы полностью изменил жизнь социолога, подчинив ее непрерывному фабричному ритму. После очередной смены в ее голову приходила мысль: “А имеет ли она право сообщать своим коллегам по лаборатории мысли и переживания другого работника, который поделился ими именно с ней, не рассчитывая, что об это узнает незнакомые ему люди?” Не желая деанонимизировать людей и подвергать их каким-либо санкциям со стороны руководства, в центре книги Ольги Пинчук находится сама Ольга. Рассматриваемая книга представляет прежде всего личную этноавтобиографию становления социолога, изучающего фабричный труд. Я целенаправленно повторяю это словосочетание, вынесенное в заголовок исследования, так как оно хорошо отражает его суть. Книга Пинчук не о рабочих как целостном социальном субъекте, не о взаимоотношениях между рабочим и менеджерами. Она прежде всего посвящена изучению того, как рабочие приспосабливаются к новому ритму работы на изношенном и постоянно ломающемся оборудовании.

Как пишет Пинчук: «Износ машин был настолько существенным, что они могли проработать непрерывно не дольше пяти минут, стоит только оператору отойти в сторону. Множество раз я пыталась выкроить минутку, чтобы просто добежать пятнадцать метров до кулера, глотнуть воды, но стоило мне сделать пару шагов в сторону, как машина останавливалась»^[14]. Традиционное восприятие фабрики основано на представлении о монотонном труде рабочих, стоящих на конвейере и повторяющих множество раз одни и те же операции. Реальность российского производства несколько иная. Мы видим операторов, которые выполняют функции «костыльщиков» (по Д. Греберу), вынужденных постоянно применять все свои жизненные знания и смекалку, чтобы устранить очередную мелкую поломку (подложить в нужное место кусочек бумаги и т.д.). Большой вопрос, насколько можно назвать вслед за автором такой труд творческим, учитывая, что оператор не занимается усовершенствованием машины, а лишь обеспечивает на короткий срок ее работу с помощью мелких хитростей.

Основными составляющими авторской методологии выступают следующие элементы: наблюдение, взаимодействие с целью изменения ситуации (письма руководству), ведение дневника и обсуждение его с коллегами, изучение западной академической литературы с целью использования опыта других исследователей в качестве включенных наблюдателей. В данном перечне отсутствует количественные методы: изучение статистики по динамике производства, заработной плате, возрастному составу работников и т.д. Этим определяется ограниченность исследовательского горизонта. Выбрав исключительно метод включенного наблюдателя, автор отказалась от цели создания единой и целостной картины организации производства и труда рабочих на фабрике «Iriski». Мы не знаем ни численности работников, ни их точный возраст, ни их досуга, ни подробностей, связанных с трудовыми отношениями в других цехах.

То, что нам известно, так это разделение рабочих по исполняемым функциям (упаковщик/оператор) и типу найма (стабильная занятость/вахта). Как и на многих российских предприятиях, на подмосковной кондитерской фабрике активно используется заемный труд — рабочие нанятые фабрикой не напрямую, а через специальное трудовое агентство. Если вести речь о социальном портрете типичного вахтовика на данном предприятии, то это женщина средних лет, приехавшая из провинции, и отправляющая деньги детям, за которыми присматривают пожилые родственники. Вахтовики зарабатывают меньше постоянных рабочих (упаковщица, оформленная по бессрочному трудовому договору — 25 тыс. рублей, вахтовый рабочий — 20 тыс. рублей), а работают больше (постоянные работник — 8 часов, вахтовый — 12-16 часов в сутки). Все вахтовики в упаковочном цехе выполняют малоквалифицированную работу: упаковка продукции фабрики, разбор брака. В восприятии постоянных рабочих вахта воспринималась как нечто «временное», «уязвимое». Целостный коллектив образуют лишь постоянные рабочие. Данное внутреннее разделение может иметь разную форму, иногда приобретая форму прямого отчуждения.

В студенческие годы мне приходилось подрабатывать на одной из ставропольских фабрик, производящих средства гигиены. Устраивался туда я через трудовое агентство. Попав впервые на производство, я ощутил явное разделение между постоянными и заемными работниками, которых зачастую разделяла не просто квалификация, но и возраст (оператор — 35-40 лет и разнорабочий — 20-25 лет). Видя, как заемные работники получали грошовую плату, оператор наверняка ставил себя выше в собственных глазах, рассматривая нас вне коллектива как дополнительные рабочие руки.

Трудовая мобильность вахтовиков и неустойчивая занятость приводит к закономерному размыванию социальной самоидентификации. Но самое интересное, что по словам Пинчук, ее лишены и постоянные работники: «Но профессиональной самоидентификации не имеют и «постоянные» работницы. Более того, несмотря на все противопоставления, их положение тоже нельзя считать стабильным и защищенным…»^[15]. Однако в другом месте она пишет, что такая самоидентификация выстраивается вокруг ломающихся машин: мы — работники, каждый день имеющие дело с неисправной техникой, и они — начальство, живущее в иллюзорном мире полной автоматизации. Интересно, что сам приход новых менеджеров, нацеленных на оптимизацию производства способствовал резкому увеличению брака. И это не привело к активному вмешательству высшего руководства в производственный процесс, напротив, оборудование продолжало использоваться с высокой интенсивностью, а упаковщицы продолжали резать брак.

На фоне постоянных проблем с техникой, влекущих за собой увеличение производственного травматизма и лишение премий, удивляет пассивность рабочих. В ответ на призыв социолога обратиться к руководству: «Бесполезно! Ничего сделать нельзя». Однако на деле оказалось, что не все было так безнадежно, письма Пинчук на корпоративную почту привели к определенным изменениям, не затрагивающим фундаментальную проблему — нежелание руководство проводить модернизацию производственного фонда.

Читатель, ожидающий услышать о профсоюзе, способности рабочих к самоорганизации, останется разочарованным после прочтения книги «Сбои и поломки». Книга не об этом. Хотя некоторые предположение можно сделать. Пребывание рабочих на одном предприятии и цеху является необходимым, но недостаточным условием для коллективной самоорганизации. В качестве достаточных условий выступает множество других факторов: тип досуга, возраст, наличие традиций и культуры отстаивания своих социальных прав, ситуация в отрасли и состояние всей экономики и т.д.

О досуге рабочих мы не знаем ничего, предположительно средний возраст занятых работниц на производстве 40-45 лет, какие-либо традиции самоорганизации отсутствуют. Стоит ли удивляться пассивности рабочих, когда мы ведем разговор о периоде экономической стагнации в России, в ходе которой человек трижды подумает прежде чем начать «качать права» перед руководством и иметь шанс оказаться на улице. Как быстро он сможет устроиться на новую работу, когда есть семья, дети, и наверняка кредиты? Все это подталкивает работников сидеть смирно и не поднимать голос. Возможные потери очевидны, благоприятный результат борьбы в одиночку маловероятен.

Практически все внимание автора посвящено упаковочному цеху и борьбе с неисправностью машин. Как сама замечает Пинчук, она не смогла получить доступ к статистическим данным, но авторская самоцензура также не позволяет читателю углубиться в изучение трудовых отношений на предприятии. Подобная исследовательская щепетильность сочетается с фотографиями столовой и других помещений, фамилиями ряда работников, отмеченных в разделе благодарности. При желании, руководство предприятия, которому в конце проекта социолог рассказала о своей исследовательской миссии, смогло бы без труда деанонимировать всех героев книги. Правда, зачем это нужно, учитывая, что с момента событий прошло пять лет и ничего радикального рабочего не обсуждали. Воровства и пьянства нет, лишь нарушение правил техники безопасности, на что менеджмент явно смотрит сквозь пальцы.

Единственный «опасный материал» — несчастный случай с оператором Марией, которая лишилась в ходе работы большого пальца правой руки и согласилась по настоятельному совету начальника производства первоначально выдать это за бытовую травму, а затем призналась хирургу, что получила травму на фабрике. Однако в ходе разбирательства Мария под давлением менеджеров отдела по технике безопасности подписала все бумаги и получила крайне скромную компенсацию в 30 тыс. рублей. После трёхмесячного больничного она вернулась на фабрику, где получила облегчённую работу с бумагами при сохранении полной заработной платы. Это стало возможным в результате неформальных договоренностей между работником и менеджером, который, видимо, чувствовал личную ответственность за произошедшее и пошел на встречу Марии.

Чем интересен данный случай? Он является одним из многих фактов, объясняющих устойчивость неформальных договоренностей на современных российских предприятиях. Если в 1990-е гг. неформальные практики на заводах связывались с советской культурой управления и патернализмом, то на новых предприятиях неформальные связи никуда не исчезли. Это говорит в пользу того, что они имеют объективную основу в виде отсутствия сильных профсоюзов и рабочего движения, полноценной правовой защищенности работника на производстве, его юридической безграмотности. В результате производственной травмы работник остается один на один с целым отделом менеджеров, неудивительно, что стремление «договориться» идет не только сверху, но и снизу. В 2019 г. по официальной статистике на российских предприятиях погибло 1613 работников, больше только в Узбекистане и Турции, но при этом количество производственных травм без смертельного исхода в России сильно занижено в официальных отчетах. Данная нелогичность цифр, отражает по мнению журналистов из проекта «Важные истории», тот факт, что количество реальных травм на производстве занижено в официальной статистике в 22 раза^[16].

Хотелось бы также сказать пару слов о методологии автора. Методы социальной этнографии изначально использовались американскими социологами из Чикагской школы для изучения малых закрытых сообществ, к котором были практически не применимы традиционные социологические методики (анкеты, опросы и т.д.). Классический пример книга У.Ф. Уайта «Общество на уличных перекрестах» — о жизни криминализированного итальянской района в Бостоне. Критика позитивизма в социологии и недоверие к большим цифрам, обусловила внимание исследователей к личному контакту с ключевым информатором, который открывает исследователю дверь в иную социальную общность. Качественные методы в социологии подвергаются многими учеными обоснованной критике. Книга Ольги Пинчук, построенная преимущественно на методе включенного наблюдателя, отражает как слабые, так и сильные стороны качественных методов в социологии.

Применительно к книге Пинчук, возникает вопрос, насколько применима методология качественной социологии к изучению больших общностей, каковым является промышленный пролетариат? Даже с учетом деиндустриализации, которую пережила Россия в 1990-2000-е гг., по официальной статистике на 2019 г. в сфере промышленности было занято 7 млн. квалифицированных рабочих; операторы производственных установок, сборщики и операторы подвижного оборудования составили 9,3 млн. человек^[17].

Исследовательница во введении к своей книге выступает против теоретических обобщений и тут же сама делает обобщение: «Всех рабочих промышленных предприятий в России объединяет лишь то, что они задействованы в материальном производстве. Но ритмы, режимы, условия и характер труда, заработная плата, уровень образования, даже самоидентификация — все это зависит от множества факторов. Например, от региона, в котором расположено предприятие, от типа производства, структуры управления, типа собственности и многого другого. То есть некая удобная для публичных интеллектуалов абстракция под названием «российские рабочие» — это крайне гетерогенная совокупность людей, и у нас практически никогда нет оснований делать масштабные обобщения: они не дадут сколько-нибудь адекватного представления о том, что значит сегодня быть промышленным рабочим в России»^[18].

Учитывая, что автор проводила социологическую работу лишь на нескольких предприятиях (одно в Подмосковье и несколько в Башкирии), остается не совсем понятным — какова эмпирическая база для выше процитированного вывода?

Безусловно, условия труда, система оплаты сильно различаются от предприятия к предприятию, что затрудняет процесс консолидации рабочих, но это не отменяет бытия промышленных рабочих как важнейшего социального субъекта, занятого в сфере материального производства на исполнительских должностях и продающих свою рабочую силу в обмен на заработную плату. Но в вышеприведенном высказывании Пинчук, на мой взгляд, есть здравое зерно. Оно состоит в признании отсутствия некой классово-корпоративной этики и культуры, которая духовно скрепляла бы рабочих на производстве. Речь идет об общем досуге, праздниках, рабочих газетах, политических партиях и других факторах, работающих в пользу классовой интеграции.

Жизнь российских промышленных рабочих — прямая производная от российской экономики, которая занимает полупериферийное место в мировой капиталистической системе, специализируясь на поставках углеводородов. Экономическая стагнация и деиндустриализация России выступают крайне неблагоприятными факторами для развития классовой самоидентификации рабочих. Ограничив уровень анализа и обобщения отдельными фрагментами мозаики — цехом, фабрикой — мы не сможем понять глубинные причины культурной и идейной деизинтеграции рабочих, а также перспектив рабочего движения в нашей стране. В этой связи крайне важно двигаться в сторону развития междисциплинарного сотрудничества социологов, экономистов и историков, совмещая качественные и количественные методы в ходе изучения российских рабочих.

Как отмечает социолог И.Ф. Девятко: «…включенное наблюдение можно рассматривать как некую разновидность (возможно, самую распространенную) метода монографического «анализа случая» (case-study)»^[19]. Но данный метод предполагает четкое обоснование выборки анализируемого явления или социальной группы: типичен ли этот случай и до каких пределов могут доходить границы обобщений? Например, социолог Уайт с целью изучения трущоб Бостона выбрал наиболее заселенный район города, понимая под «трущобами» именно перенаселенность^[20].

Российские социологи из группы Саймона Кларка, изучавшие трансформацию трудовых отношений в Самаре начала 1990-х гг., обосновали выборку предприятий тремя критериями: 1. Наличие на предприятии явных изменений в трудовых отношениях; 2. Предприятие должно быть характерным для промышленности города (в Самаре, в частности, это крупные предприятия военно-промышленного комплекса, на которых работает около половины жителей города); 3. Возможность доступа к информации^[21].

Ольга Пинчук подобного обоснования не представляет, по ее словам, выбор предприятия обуславливался территориальной близостью к Москве и личными предпочтениями (отсутствие резкого запаха, чистота, зеленый район)^[22]. Остается непонятным, какое место занимает это предприятие в отрасли, как соотносится фабричный труд на кондитерской фабрике с другими подмосковными фабриками, можем ли мы утверждать, что устаревшее и ломающееся оборудование общая беда российской кондитерской промышленности? Все эти вопросы, к сожалению, повисают в воздухе, тем самым замыкая эвристический потенциал данного исследования в рамках одной фабрики. Да, мы представляем себе условия труда в упаковочном цеху фабрики «Iriski», но что нам делать с этим знанием?

После прочтении книги «Сбои и поломки» складывается устойчивое мнение, что материала у автора собрано страниц на 400, а книга представлена в урезанном формате в 200 страниц. Сама исследовательница признается: «Именно недостаточна временная дистанция сделала этот текст автороцентричным, поэтому главным героем стала я, а не мои фабричные коллеги»^[23]. Хочется надеяться, что ценный исследовательский опыт Ольги Пинчук в дальнейшем получит более детальное отражение в новых публикациях.

Август-сентябрь, 2021

1. Цит. по: McKinney J.C. Constructive typology and social theory. – N.Y.: Appleton-Century-Crofts, 1966. P. 71 ↑
2. Чикагская социология: Сб. переводов / РАН. ИНИОН. Центр социал. науч.-информ. исслед. Отд. социологии и социал. психологии; Сост. и пер. Николаев В.Г.; Отв. ред. Ефременко Д.В. М., 2015. С.16 ↑
3. Романов П. В., Ярская-Смирнова Е. Р. «Делать знакомое неизвестным. »: этнографический метод в социологии // Социологический журнал. 1998. № 1-2. С. 151. С.151 ↑
4. Miriam Glucksmann Women on the Line. Routledge, 2009 ↑
5. Сайт с книгами и статьями М. Буравого - http://burawoy.berkeley.edu/books.htm ↑
6. Буравой М. Жить в капитализме, путешествовать через социализм / Пер. с англ. В. Г. Николаева // Романов П. В., Ярская-Смирнова Е. Р. (ред.). Социальные движения в России: точки роста, камни преткновения. М., 2009. С.31 ↑
7. Ядов В.А. (ред.) Социология в России. М., 1998. С. 209 ↑
8. См. более подробно: Интервью с профессором Саймоном Кларком // ЖССА. 2004. №3. С. 13-14 ↑
9. Максимов Б.И. Характеристика и действия современных российских рабочих // Петербургская социология сегодня 2013 : Сборник научных трудов Социологического института РАН. Вып. 5. — СПб. :, 2014. С. 57 ↑
10. Тартаковская И., Ваньке А. Карьера рабочего как биографический выбор // Социологическое обозрение. 2016. №3 ↑
11. Наемный работник в современной России / Отв. ред. З.Т. Голенкова. – М.: Новый хронограф, 2015. ↑
12. Тощенко Ж. Прекариат: от протокласса к новому классу: монография. М., 2018 ↑
13. Шафранов-Куцев Г.Ф. Социология: курс лекций. М., 2011. С. 22 ↑
14. Пинчук О. Сбои и поломки. Этнографическое исследование труда фабричных рабочих. М., 2021. С.101 ↑
15. Пинчук О. «Нестандартные» условия труда женщин на производстве : опыт включенного наблюдения // INTER. 2018. №15. С. 34 ↑
16. «Надоело уже хоронить товарищей»

    https://istories.media/investigations/2021/06/10/nadoelo-uzhe-khoronit-tovarishchei/ ↑

17. Рабочая сила, занятость и безработица в России (по результатам выборочных обследований рабочей силы). M., 2020. С. 75 ↑
18. Пинчук О. Сбои и поломки. Этнографическое исследование труда фабричных рабочих. М., 2021. С.22-23 ↑
19. Девятко И. Ф. Методы социологического исследования. Екатеринбург, 1998. С.19 ↑
20. Whyte W.F. Street Corner Society: the social structure of an Italian slum. University of Chicago Press, 1993. P.283 ↑
21. Козина И.М. Особенности применения стратегии "исследование случая" (case study) при изучении производственных отношений на промышленном предприятии // Социология 4М. 1995. №5-6. С.71-72 ↑
22. Пинчук О. Сбои и поломки. Этнографическое исследование труда фабричных рабочих. М., 2021. С.146 ↑
23. Там же. С. 190. ↑