Вступление 

Троцкий, по словам В. З. Роговина, подчеркивал, что к марксистской теории нельзя относиться фетишистски, она ”не есть вексель, который можно в любой момент предъявить действительности по взысканию“.      

Начать это сравнительно небольшое и в то же время, как мне кажется, необходимое эссе стоило бы с определения основополагающей цели его написания в принципе. Я не ставлю здесь своей первостепенной задачей обозреть широкую историческую панораму зарождения, становления, а также нынешнего состояния всей палитры идей и движений, заключённых под одно оболганное и многими просто непонятое знамя ”троцкизма“. Не хочу я разбираться и в том, кто истинно прав, а кто виноват. Не хочу копаться в огромной куче споров и расколов внутри самого троцкистского движения прошлого и настоящего потому, что, как минимум, это займет очень много времени (надеюсь, подобная скрупулезная работа ещё увидит свет когда-нибудь в будущем), а как максимум потому, что это не представляет собой какой-либо весомой ценности для выработки стратегических целей совокупного движения на сегодняшний день. Здесь мне хотелось бы просто подвести некий предварительный итог своих собственных достаточно долгих и серьезных рассуждений относительно талмудистского содержания так называемой ”троцкистской ортодоксии“, разложив в коротком очерке основные моменты критики её идеологической и организационной подноготной.

Таким образом, данное эссе будет иметь одну достаточно злободневную направленность. Именно она продемонстрирует причины и утвердит метастазы сектантства некоторых личностей и организаций в троцкистской среде, прекрывающихся своей вернейшей ”ортодоксальностью“ и злобно клеймящих всех остальных (”псевдо-“)левых. Она же воспроизведёт разбор данной позиции, показав её несостоятельность для важнейших запросов нынешнего момента. 

Я попытаюсь донести свои мысли в доступной манере, при этом привлекая как оригинальные, так и дополнительные источники информации. Раскрытие данной проблематики особенно важно в условиях современных дискуссий в левой среде как России, так и остального мира. Я постараюсь внести свои измышления в эти споры, сформировав критическую позицию на страницах данного эссе.

Зарисовки к портрету троцкистской ортодоксии 

У сектанта, — писал Грамши, — вызывают воодушевление незначительные факты внутрипартийной жизни, которые имеют для него тайный смысл и наполняют его мистическим энтузиазмом.

Обычно под ”троцкистской ортодоксией“ или ”ортодоксальным троцкизмом“ понимают две, в общем-то говоря, разные вещи. И если первая может полноправно считаться началом традиции советологии, первым опытом комплексного, тотального анализа классовой природы режима в СССР, предпосылок его торжества и дальнейших перспектив ”термидорианского вырождения“, а также развитием идеи перманентности и многоступенчатости революционного процесса, марксистским обоснованием появления фашистских тоталитарных диктатур и пр., то другое определение говорит нам об ”ортодоксальном троцкизме“ как о движении обыкновенной исторической памяти, как о сектантстве, группах квазиреволюционеров и вездесущей догматике в купе с объявлением себя ”единственно настоящими левыми“.

И если первую область троцкистского учения только предстоит скомпоновать в актуальный и полный теоретический коллаж, то вторая сторона дела должна быть рассмотрена первой, поскольку имеет значение для практического опыта построения релевантного движения уже на данный момент.

Примечательно, что троцкистские группы более всего прославились в левой среде своей тягой к сектантскому замыканию. Но о исторических корнях этого процесса я буду говорить здесь чуть позже. Сейчас же речь пойдет преимущественно о содержании той самой ”троцкистской ортодоксии“, которая, увы, до сих пор не пала под напором критического анализа, а также насущных требований современности и, к сожалению, сохраняет ещё свой охват как среди старшего поколения активистов, так и среди сравнительно молодых людей, только-только входящих в состав левого, даже марксистского движения.

Как известно, главной плодородной почвой для появления такого вида сектантства является эпоха реакции. Борис Юльевич Кагарлицкий, известный современный левый теоретик, так писал об этом: ”... На фоне идеологической катастрофы, переживавшейся левым движением после 1989 года, неизбежно возникал соблазн подобной политики. Революционные секты оказывались своего рода ”хранителями огня“, защитниками традиции, героями заведомо безнадёжного сопротивления“[1]. Однако после 2000-ых годов, как пишет тот же автор, когда мировая обстановка стала стремительно меняться, такого рода тенденция начала давать уже не скромно положительный, а даже и вовсе вредоносный эффект.

Этот самый эффект заключался в полном пренебрежении какой-либо политической практикой и безусловной тягой к рьяному наделению себя великой революционной ролью настоящего пролетарского руководства. ”Революционеры без революции“, таким образом, не переходили от абстрактного к конкретному, от движения в-себе к движению для-себя, оставаясь маргинальной частью левого спектра, лишённой какого-либо опыта взаимодействия с широким массами и даже какого-либо влечения к таковому взаимодействию, имея в своём авангардном запасе лишь пару красивых фраз, неразборчивую апелляцию к истории и целую связку ярлыков для своих сотоварищей по общему направлению. 

Так, например, главный представитель современной кондовой ”троцкистской ортодоксии“, а по совместительству генеральное лицо в Международном Комитете Четвертого Интернационала (осколке Четвертого Интернационала, созданного под началом Льва Давидовича Троцкого ещё в 1938 году) Дэвид Норт вывел в одной из своих несуразных книжек собственное определение так называемой ”псевдо-левости“, которое ныне применяется его Интернационалом практически ко всем, кто неугоден лично Норту и Ко. 

”... (1) Это ”антимарксизм, отвергающий исторический материализм, охватывающий вместо этого различные формы субъективного идеализма“; (2) Это ”антисоциализм, выступающий против классовой борьбы и отрицающий центральную роль рабочего класса и необходимость социалистической революции в прогрессивном преобразовании общества“; (3) Она ”продвигает ”политику идентичности“, сосредоточив внимание на вопросах, связанных с национальностью, этнической принадлежностью, расой, полом и сексуальностью, чтобы приобрести большее влияние в корпорациях, колледжах и университетах, более высокооплачиваемых профессиях, профсоюзах, а также в правительстве и государственных учреждениях, чтобы добиться более благоприятного распределения богатство среди самых богатых десяти процентов населения“; и (4) ”в империалистических центрах Северной Америки, Западной Европы и Австралазии псевдо-левые в целом настроены проимпериалистически и используют лозунги ”прав человека“ для легитимизации и даже прямой поддержки неоколониалистских военных операций“[2].

А после всего этого набора обычно идёт пафосная приписка:

”Троцкизм — это марксизм XXI века!“. 

Стоит ли говорить, что для Дэвида Норта левый = правоверный революционер (”ортодоксальный троцкист“)? Стоит ли вообще указывать на то, что он считает левыми лишь марксистов (”ортодоксальных троцкистов“), выкидывая всех остальных за борт движения? Надо ли объяснять, что большинство из его характеристик, мягко говоря, расходится с объективной действительностью и не представляет собой описание реальности сегодняшнего положения дел, сегодняшнего развития левой мысли и левой практики? Всё это достаточно элементарно.

Безусловно, в этом определении есть и верные моменты (напр.: о ”политике идентичностей“, об отрицании классовой борьбы или о проимпериалистической позиции многих ”левых“), но все они скопом перекрываются тонной выразительных словечек, наполненных самым отъявленным сектантством. Между тем, говоря о ”центральной роли рабочего класса“, о ”необходимости социалистической революции“, а также о недопустимости лозунгов ”прав человека“, Норт совершенно забывает о том, что сам по себе термин ”левый“ растяжим и имеет для этого все исторические основания. Левый сегодня — это не последователь Горы или горячий сторонник большевистской революции, а тот, кто стремится к политической и, что самое важное, экономической демократизации, по-прежнему продолжает выражать интересы трудящегося большинства (не исключительно только пролетариев), которое представлено множеством угнетенных слоёв и классов, составляющих одну отчужденную общность. 

Для более конкретного обоснования своей мысли приведу здесь замечательные слова Бориса Юльевича Кагарлицкого:

”... На самом деле существуют базовые вещи, которыми обусловлены признаки и содержание как левой, так и правой политики. Пока есть капитализм, сохраняется соответствующее деление, которое закономерно возникло в период буржуазных революций. Ключевой вопрос данной классификации — учет классовых интересов. Если речь идет о левой идеологии, на первый план выходит защита интересов работников наемного труда. Во-вторых, важным признаком принадлежности к левой платформе является ориентация на определенное еще Карлом Марксом демократическое, коллективное принятие экономически значимых решений.

Как известно, сами понятия ”социализм“ и ”коммунизм“ зародились из понимания того, что общество может достигать высокого уровня развития, обладая всеми формальными атрибутами демократии. Но исторический опыт показал: оно может принимать важнейшие решения по вопросам государственного устройства, гражданского контроля над властью и т. д. , но при этом экономика остаётся абсолютно недемократической сферой — она находится в поле частных интересов. А экономика определяет реальную динамику развития и жизни. Поэтому ключевая идея левых состоит в том, что и в экономике должны доминировать коллективные интересы и, соответственно, подлинный демократический процесс. А его невозможно реализовать без обобществления собственности“[3].

Исходя из этого, революционная левая (в том числе и марксизм) занимает в спектре далеко не монопольное положение. И даже многие социал-демократы, не говоря уже о демократических социалистах, являются вполне себе левыми, поскольку хоть как-то, на официальном уровне в рамках либеральной демократии выражают интересы трудящихся, при этом иногда внося в свои программы достаточно прогрессивные предложения о соседстве различных форм собственности, порой даже о преимуществах обобществления, введения рабочего контроля и демократизации производственного процесса над произволом свободного рынка и/или государственной централизации.

Конечно, с наступлением гегемонии неолиберализма большинство из ”старой левой“ интегрировалось в её дискурсивное поле, перекрасилось, переориентировалось на средний класс и пошло на поводу у ”тоталитаризма политкорректности“. Дальнейшие события кризиса 2008 года заставили многих одуматься и вернуться к тому, от чего они так легко открестились после 1989-1991 годов. Да, это не превратилось в подавляющую тенденцию, и тренд всё равно закрепился, но сейчас мы всё же имеем далеко не однозначное положение дел. Левые неоднородны в первую очередь внутри своего идеологического состава. Крушение СССР и стран ”реального социализма“, деиндустриализация и вынос производства из центров капиталистической миросистемы на её периферию, а также предательство интеллектуалов подорвали дальнейшее существование той самой ”старой левой“, главенствующей во времена так называемого ”Золотого века капитализма“, и сдвинули сам дискурс несколько вправо. Теперь мы во многих случаях имеем левоцентристов и (социал-; лево-)либералов на месте социал-демократов и социал-демократов на месте демократических социалистов. 

Однако из это не следует, что позиции левых окончательно обмелели. Наоборот. На данный момент мы наблюдаем активизацию политического поля как справа, так и слева, а значит и то, что левая политика на разных уровнях своего применения и радикализма продолжает здравствовать, хоть и имея, как я уже утверждал выше, подорванное многими событиями неолиберальной реакции положение. Так как сама господствующая модель, восторжествовавшая в 80-е годы XX года на глобальном уровне, ныне уже исчерпала свой реальный потенциал развития, наступает время для действительной левой альтернативы. 

И, как бы ни изворачивались тут сектанты и ”настоящие революционеры“, альтернатива эта будет иметь несколько этапов своего формирования и неоднородный характер развития. Для того, чтобы создать свой проект гегемонии (по Грамши), левым необходимо работать сообща и из практической работы выводить теоретические вопросы, достойные дальнейшего решения. В условиях, когда мы имеем фрагментированное общество и такое же политическое движение, когда господствующая модель терпит крах, а существующая пока ещё миросистема разлагается, необходимо вырабатывать совместную стратегию, подбивая свой критический костяк настоящей коалиции, готовой пойти на коренные, прежде всего экономические, перемены. И, увы для догматичных сектантов, здесь не поможет однобокий взгляд, отсутствие способностей к критической оценке и бесперебойное клепание ярлыков. Всё это отравляет какую-либо полезную деятельность, скатывая занимающихся таковой неряшливой работой на обочину исторического процесса.

Известный левый диссидент и публицист Александр Тарасов так писал об этом: ”... Квазиреволюционеры существуют ровно столько времени, сколько существуют революции. Они морочат всем — и своим, и чужим — голову, путаются под ногами у революции, отравляют общественную атмосферу мелким честолюбием, своим сектантством, мещанской трусостью или же мелкобуржуазным авантюризмом, склотничеством, догматизмом, демагогией, умственной ограниченностью — кто чем может, тот тем и отравляет. Словом, виснут на ногах у революционного субъекта в периоды революционного подъёма, паразитируют на революции в дни успехов и побед, сеют панику и неуверенность в годы реакции“[4].

То бишь Норт и ему подобные ”хранители огня“, называющие лишь себя подлинными левыми и лишь марксизм (”ортодоксальный троцкизм“) единственной левой теорией, рискуют остаться маргиналами навсегда, прослыть городскими сумасшедшими и памятниками уходящего прошлого, от которых стоит скорейше избавляться. Жаль только, что сторонники таковых ”памятников“ всё больше появляются в разных странах мира, в том числе и в России, сохраняя, правда, пока ещё своё ничтожное меньшинство.

Вообще, тема сектантства в левом, а особенно в марксистском движении практически извечная. Хотя, казалось бы, марксизм, как одна из самых динамичных теорий, каждый раз стремящаяся к увязыванию своих идейных наработок с политической практикой, стремящаяся преодолевать идеологические витражи и заглядывать в корень проблемы, никогда не должен был допустить внутри себя таковое положение дел. При этом ещё Маркс говорил о деятельности французских социалистов, что ”если это марксизм, то я не марксист“, а про Ленина и говорить нечего.

Троцкий писал: ”... Смешно было бы отрицать наличие сектантских тенденций в нашей среде. Они обнаружены целым рядом дискуссий и отколов. Да и как не быть элементам сектантства в идейном течении, которое непримиримо противостоит всем господствующим в рабочем классе организациям и подвергается во всем мире чудовищным, совершенно небывалым преследованиям? <...> Каждая рабочая партия, каждая фракция проходит на первых порах период чистой пропаганды, т.е. воспитания кадров. Кружковый период марксизма неизбежно прививает навыки абстрактного подхода к проблемам рабочего движения. Кто не умеет своевременно перешагнуть через рамки этой ограниченности, тот превращается в консервативного сектанта. Жизнь общества представляется ему большой школой, а сам он в ней — учителем. Он считает, что рабочий класс должен, оставив все свои менее важные дела, сплотиться вокруг его кафедры: тогда задача будет решена. 

Хотя бы сектант в каждой фразе клялся марксизмом, он является прямым отрицанием диалектического материализма, который исходит из опыта и к нему возвращается. Сектант не понимает диалектического взаимодействия готовой программы и живой, т.е. несовершенной, незаконченной борьбы масс. По методам своего мышления сектант является рационалистом, формалистом, просветителем…

<...>

Сектант живет в сфере готовых формул. Жизнь проходит мимо него, чаще всего не замечая его; но иногда она попутно дает ему такой щелчок, что он поворачивается на 180° вокруг своей оси и продолжает нередко идти по прямой линии, только… в противоположном направлении. Разлад с действительностью вызывает у сектанта потребность в постоянном уточнении формул. Это называется дискуссией. Для марксиста дискуссия — важное, но служебное средство классовой борьбы. Для сектанта дискуссия — самоцель. Чем больше, однако, он дискутирует, тем больше реальные задачи ускользают от него. Он похож на человека, который удовлетворяет жажду соленой водой: чем больше он пьет, тем сильнее жажда. Отсюда постоянное раздражение сектанта.

<...>

Сектант видит врага во всяком, кто пытается разъяснить ему, что активное участие в рабочем движении требует постоянного изучения объективных условий, а не высокомерного командования с сектантской кафедры. Анализ действительности сектант заменяет кляузой, сплетней, истерией“[5].

Я специально привел тут самые интересные места из работы Льва Давидовича ”Сектантство, центризм и Четвертый Интернационал“, дабы продемонстрировать прекраснейшее марксистское понимание проблематики сектантства, его форм и причин появления в рамках самого движения. Троцкий ярчайше осознавал опасность сектантских тенденций внутри Четвертого Интернационала и призывал всячески с ними бороться, но, к большому сожалению, именно Четвертому Интернационалу суждено было распасться на череду осколков, многие из которых впали в догматическую эрозию, до конца не имея связей с массовым движением и замкнувшись над старыми книжками в неуютных и сырых комнатах, а порой и подвалах городских окраин. 

Итак, как мы смогли убедиться, для сектантов идеология является оправданием самой себя, а дискуссия просто-напросто самоцелью. Главной опасностью же своего революционного пантеона они считают умеренные (”псевдо-“)левые и даже более всего — леворадикальные группы, которые хоть на йоту отличаются от них в ту или иную сторону. Почему же так происходит? Борис Юльевич Кагарлицкий так отвечал на этот вопрос: ”... Поскольку главное обоснование существования сектантской группы состоит в том, что она является единственным настоящим и последовательным носителем революционной идеи (нас мало именно потому, что мы самые-самые лучшие), то наличие других марксистских и революционных групп является для сектанта прямо-таки личным оскорблением, посягательством на его смысл жизни. Потому основные силы тратятся именно на борьбу против других левых, и в первую очередь — против революционных левых. Чем радикальнее та или иная группа, тем больше ненависти она вызывает у соперников (соответственно, прочие революционные секты являются не просто идейными противниками, но порождением тьмы, воплощением зла, дьявольским соблазном, отвращением людей от света истинной веры)“[5].

Здесь необходимо отметить, что всё это применимо к ”ортодоксальному троцкизму“ и его адептам даже в большей степени, чем к другим подобным явлениям. При этом сам по себе троцкизм всегда стремился к недогматичному трактованию идей Маркса, а уж тем более Ленина, в отличие от той же сталинистской интерпретации. Но так сложилось, что именно последователи Троцкого, как ”самые идейные марксисты-революционеры“, стали непробиваемыми сектантами (где-то, правда, это имело и тактический характер, но ныне в подобной тактике нет не только никакой необходимости, но и никакого смыслового содержания). 

Троцкистские группы, подвергшиеся догматической эрозии, ныне всячески стремятся вульгаризировать марксизм, вывести из него ряд готовых формул, неизменную лепнину исторического опыта, которую необходимо воспроизвести в точности прямо здесь и сейчас. Сектанты живут лозунгами в мире комфортных для них идеологических клише. Они не способны перешагнуть через всё это дешёвое многообразие лишь потому, что им не нужна практика. Они заняли удобное положение в яме, которая находится поодаль от главных событий, происходящих в данный момент. Им гораздо важнее говорить о том, что нужна лишь революционная партия, что нужно лишь преодоление ”кризиса пролетарского руководства“, и тогда мировой Октябрь обязательно восторжествует! Как вы понимаете, ”той самой“ партией может выступить лишь та сектантская группа, которая всё время и кричала о необходимости скорейшего партийного строительства, ибо только она носит светлые идеалы марксистского (”ортодоксально троцкистского“) наследия.

Таким образом в свете сектантской оптики появляется настоящая ”игра в политическую партию“, которая ознаменуется пафосным формализмом, строжайшей дисциплиной, недопущением чужаков и обязательным наличием вождя с его верной свитой. Именно тем, кому самим Марксом и его верным апостолом Лениным дано право ”поддерживать огонь“ революционного пожара суждено готовить кадры для его будущего торжества. Это является закономерным следствием идеи о том, что партия должна быть подготовлена как бы заранее, чтобы в нужный момент подхватить инициативу и выступить настоящим авангардом коренного общественно-экономического перелома. Но можно ли вообще выстроить революционную партию в эпоху реакции? 

”... История дает нам немало примеров того, как левым организациям удавалось успешно пережить периоды реакции, сохранить себя (хотя никогда это не давалось легко и без потерь). Но мы не знаем ни одного примера того, чтобы партию или движение в условиях реакции удалось построить. Больше того, необходимость ”сохранения огня“ диктует радикальным левым определенные правила поведения, закрепляющиеся в соответствующей коллективной психологии и навыках. Левые становятся политическими интровертами. Именно в этом, а не в идеологическом догматизме следует искать корень сектантства.

<...>

Стремление построить революционную партию заранее, без и вне революционной практики опирается на дурно понятый опыт большевизма, перетолкование советскими начетчиками от ”истории партии“. Этот подход, превратившийся в общее место марксизма к концу 1930-х годов, поставил под сомнение уже Эрнесто Че Гевара, заметив, что субъективные предпосылки революции могут складываться в процессе самой революции. В данном случае Че, как ни странно, был недостаточно радикален. Не только могут, но и должны. И никаким иным образом ”сложиться“, ”развиться“ и ”созреть“ не смогут.

Революционная партия является не предпосылкой, а продуктом революционного процесса. Вне его партия создана может быть, но — не революционная. 

<...>

Сколько бы революционеры ни говорили о подготовке к грядущей борьбе и необходимости общественного переворота, к моменту этого переворота они никогда не будут готовы и соответствующим образом ”предварительно“ организованы. К тому же переход масс от пассивности к активной борьбе происходит быстро, внезапно и, порой, неожиданно для самих масс. Постоянно ожидаемый и предсказываемый левыми идеологами, этот протест столь же постоянно откладывается, а чудеса терпения, демонстрируемые народом, сводят на нет любые рациональные прогнозы социального действия, вплоть до момента, когда всё вдруг, сразу и резко меняется. Пассивность большинства составляет на ”низовом уровне“ сущность реакционной эпохи. 

<...>

Как же, однако, быть с опытом русского большевизма, который принято интерпретировать в качестве классического примера создания ”субъективной предпосылки“ для грядущей революции? Как ни странно, история России или Китая на этом фоне не только не является исключением, но, напротив, очень хорошо подтверждает общее правило. Большевизм, безусловно, был уже сложившимся течением в 1917 году, но сам он был порождением другой революции — 1905 года. Именно общественный подъем, начавшийся в России уже в 1903 году, превратил социал-демократические группы и кружки в реальную политическую силу, именно активисты, прошедшие школу Первой революции, создали костяк партии, придав ей сплоченность и устойчивость. Тем не менее в 1917 году ”левая альтернатива“ отнюдь не существовала в России в ”готовом виде“. Вернее, в таком ”готовом виде“ она существовала в мозгу одного единственного человека — Ленина, может быть, ещё Троцкого с Луначарским. ”Старые“ партийные кадры настроены были крайне умеренно и с опаской принимали радикальные требования вернувшегося из эмиграции Ленина. Именно приход в партию массы новых членов и активистов переломил ситуацию, сделав Октябрь возможным не только технически, но и политически.

<...>

Из советских учебников по истории партии пришло странное, механистическое представление, согласно которому формирование левой партии обязательно должно пройти несколько непременных стадий вроде создания ”марксистских кружков“. А затем начинается дискуссия о том, на какой стадии мы сейчас находимся, ”кружковой“ или ”докружковой“. И участникам полемики даже в голову не приходит, что появление марксистских кружков в России конца XIX века отражало как раз уникальные специфические условия того времени, являясь на тот момент единственно возможной формой пропаганды и установления контактов между единомышленниками. Эта же работа в начале XXI века может и должна делаться совершенно иными методами и в совершенно других формах, больше того, она давно уже делается и небезуспешно левыми интернет-проектами, журналами, дискуссионными клубами, независимыми институтами“[6].

Из этого следует, что постановка вопроса о партийном строительстве ”достойнейшего революционного объединения“ — глупость, которая не подтверждается самим историческим процессом. Более того, таковая постановка является отголоском тех самых комфортных условий, о которых я говорил выше. Именно игра в партию даёт сектанту моральное удовлетворение и возможность проявить свои самые скверные человеческие качества, такие как склотничество и интриганство. 

Вместо того, чтобы по-марксистски учитывать объективные условия и нынешние изменения как в способе производства, так и в отношениях общения, вместо того, чтобы заниматься формированием необходимого исторического блока трудящихся масс под знаменем объединенных левых сил, сектанты предпочитают довольствоваться своим микроскопическим легионом, оторванным от широкого фронта людей наёмного труда и предоставленным его участникам в виде обыкновенной игрушки. При этом именно мечты о повторении революции 1917 года занимают в этой игре с нулевой суммой центральное место.

Сектантские группы по большому счету погружены в себя, а их внутренние проблемы и споры являются абсолютно самодостаточными. Отсюда появляются постоянные истории с расколами, что совершенно неудивительно. В таких объединениях любое, даже самое мелкое разногласие, в миг принимает масштаб вселенского противостояния. Тактические противоречия становятся стратегическими, а любой спор становится принципиальным. ”... Невозможность вообще выработать какую-то стратегию делает невыносимыми товарищеские дискуссии о тактике. Любое обсуждение тактики воспринимается как доказательство безнадёжного оппортунизма (ведь предполагаются какие-то действия, направленные на сотрудничество с теми или иными идеологически ”незрелыми“ или вообще ”классово чуждыми“ силами — к этим же категориям относится и основная масса трудящихся)“[7].

В троцкистской традиции сектантских групп, как и у сталинистов, принято ритуальное цитирование своего вождя, великого и могучего гиганта революционной мысли, просто божества во плоти, почти в каждом тексте, где это уместно и где совсем не уместно. Лев Троцкий становится хранителем всех человеческих тайн и тем теоретиком, идеи которого просто не подлежат какой-либо критике и анализу с точки зрения современности. А если таковой ”преступный“ акт и происходит, то он немедленно наделяется клеймом ревизии и оппортунизма. К слову, именно сектанты не могут понять истинного смысла троцкистской теории, не могут разобраться в её важнейших наработках и, что самое главное, — применить их к сложившейся действительности. 

”... Эффективность левого движения зависит от возможности опереться на реальные настроения масс и подсказывать радикализирующимся трудящимся естественные ответы на уже назревшие в массовом сознании вопросы. Это отнюдь не значит идти за толпой. Но невозможно и оставаться в стороне с ”идеально правильными“ формулировками, которые никто не собирается слушать“[8].

И действительно, сектанты всячески настаивают на ”классово верных“ словесных оборотах, лозунгах и соответствующей направленности любых политических и теоретических текстов. Если же такового не наблюдается, то они спешат обвинить ”согрешившего“ в реформизме и идеализме, возможно в ”недиалектичности“. Но даже если мы посмотрим исторически, то лозунги и многие предложения большевиков не были отражением ”пролетарского духа“ и интересов преимущественно людей наёмного труда. Лозунги Ленина во время Октября 1917 — это реальная уступка мелкобуржуазной идеологии, носителей которой, объективно, было большинство. Тем не менее, именно благодаря этим насквозь ”неправильным“ лозунгам стала возможна величайшая в XX веке революция.

Естественно, что та часть левого движения, которая ведёт непрестанную борьбу за массовое сознание, попадает в немилость сектантских групп. Война со всеми другими левыми вообще является главной формой их ”политического действия“, их основным стержнем жизненного существования. Особое же отвращение сектанты испытывают к реформистским левым, стремящимся повернуть широкие массы трудящихся на путь антикапиталистической альтернативы. Для левацких сект, в том числе и троцкистских, существует четкая антагонистическая дихотомия ”революция–реформа“, что является ещё одной их антимарксистской ошибкой. На самом же деле реформы всегда сопровождают революции как до, так и после. ”... реформаторство в принципе не может быть эволюционным. Сама потребность в реформах (то есть преобразованиях, сколь бы умеренными они ни были) возникает лишь тогда, когда общество в своей ”естественной“ эволюции не может решить возникающие перед ним проблемы. Эволюционное развитие есть принцип консерватизма, который вовсе не отрицает постепенных и ”естественных“ перемен. Реформизм (если, конечно, относиться к нему серьезно) методологически совместим с революционностью, но с идеологией ”естественной эволюции“ – никогда“[9]. Также мы можем вспомнить и самого Троцкого с его предложением ”переходных требований“, суть которых так и не смогли вразумить себе ”подлинные революционеры“. Троцкий подчеркивал, что путь к свержению капитализма, к перерастанию буржуазно-демократических преобразований в социалистические, предполагает необходимость не просто бороться за власть, но и ”вводить всё более радикальные реформы“[10].

Сектантские группы традиционно с презрением относятся к рабочему движению, которое, по их мнению, насквозь пропитано ”оппортунизмом“, ”реформизмом“ и ”соглашательством“. И если политическая борьба у троцкистских сект сводится к противостоянию со всеми остальными левыми, то экономическая приводит их к вербовке нескольких ”правильных“ рабочих, обладающих ”подлинным пролетарским сознанием“ и противостоящим остальной массе, попавшей под влияние ”(мелко-)буржуазной идеологии“. И нечему здесь удивляться, что подобные авангарды ”настоящей левизны“ постоянно откидываются в ходе революционного процесса самими массами на задний план, никак не воспринимаются всерьез и сами бояться принять в нём активное участие. По большому счёту, все они больны политической импотенцией и не способны на выработку рабочей, эффективной стратегии современного левого, скорее даже марксистского движения.

Хотя ещё Ленин писал, что ”вся задача коммунистов — уметь убедить отсталых, уметь работать среди них, а не отгораживаться от них выдуманными ребячески-”левыми“ лозунгами“[11], троцкистские секты не восприняли (да и не могли бы воспринять) реальной сущности революционного процесса, всех его перипетий и диалектики общественного сознания, так чётко проявляющейся во время реального социального потрясения. Вместо этого они предпочитали (и до сих пор остаются верны здесь своим ”принципам“) становиться в один ряд с реакционными силами, клеймить революцию и мерить роль настоящего её стопора. 

”... Реальная революция оказывается испытанием и для левых, причем таким, которого многие — если не большинство — не выдерживают. Цепляясь за готовые идеологические схемы, пытаясь построить комфортабельные политические блоки, уклоняясь от исторической ответственности, пеняя народу и истории за то, что они не в состоянии сразу реализовать готовый ”правильный проект“, заранее нарисованный революционерами, и осуждая других революционеров за отсутствие такого готового проекта, впадая то в эйфорию, то в панику, эти левые деятели оказываются даже не критиками революции (ибо критика — часть процесса познания и рефлексии), а просто идеологическим и политическим балластом, который по инерции тащит на себе общественное движение“[12].

Роза Люксембург говорила, что ”те, кто не двигаются, не замечают своих цепей“. Это целиком и полностью подтверждается в отношении троцкистов, состоящих в сектах ”революционного величия пролетарского класса“. В этой главке я попытался собрать практически все основные моменты, помогающие представить себе портрет настоящего догматика и сектанта, его ”партии“, а также основных положений его риторики и политики. К сожалению, данная проблема, как я уже говорил выше, никуда не делась, а секты в наше достаточно реакционное время продолжают расти, и троцкисты в этом плане занимают своё ”почетное“ авангардное положение. Всё, к чему я призываю, так это к развернутой критике и самокритике движения, чего ему сейчас катастрофически не хватает. Стояние на месте порождает то, что троцкистские секты не замечают цепей своей немощности и ущербности внутри левого политического спектра. Недостаток, а порой даже и прямой отказ от практики, извечный теоретический консерватизм, пренебрежение к альтернативным подходам и новым открытиям, игра в политическую партию порождают группу инфантильных ”ортодоксов“, не способную переступить через себя, через составленные для собственного же комфорта клише и пойти на формирование нового исторического блока левых под эгидой слома пока ещё существующей системы. Прикрываясь наследием великого революционера, который никогда не относился к марксизму фетишистски, секты наносят ему порой непоправимый вред. Именно поэтому задача современного марксизма и современной левой в принципе состоит в том, чтобы вычленить всё полезное из троцкизма для сегодняшнего дня и навсегда распрощаться с тем квазиреволюционным потоком, который исторически сформировался вокруг него и продолжает ещё, как это ни странно, активно подавать признаки жизни. Наша цель — соединить критический анализ, соответствующий марксистскому методу, с практическими требованиями исторического процесса, что возможно сделать лишь перерубив на корню сектантство и догматическую эрозию!

Исторические корни сектантства

”... логика политической борьбы, — как писал Борис Кагарлицкий, — заставила последователей Льва Троцкого достаточно жёстко обособиться, противопоставив себя как социал-демократии, так и коммунистическим (сталинистским) партиям. К тому же, троцкизм в наибольшей степени пытался сохранить традицию именно классического марксизма, в том числе и ориентацию на связь теории с политическим действием, — другое дело, что при отсутствии массовой политической организации это порой приводило к карикатурным результатам“. 

Скорее всего, с этой главы стоило бы начать само эссе, если держаться четкой последовательности написания подобного рода работ. Но всё-таки сейчас основное содержание сектантских тенденций имеет первостепенное значение для общего понимания проблемы, нежели история и причины их образования, именно поэтому первая часть нужна была для введения в основные моменты. Вторая же главка будет посвящена краткому историческому экскурсу в зачатки троцкистского сектантства и его крайне несуразному пути до наших дней. Думаю, что после того, как мы смогли составить хотя бы зарисовки к портрету ”троцкистской ортодоксии“, будет интересно проследить и этапы её становления, развития, а также деградации.

Перри Андерсон, известный британский историк-марксист, так писал о троцкизме в одном из своих классических трудов:

”... Итак, развитие марксистской теории не смогло ”перепрыгнуть“ через материальные условия своего собственного развития — реальной социальной практики пролетариата своего времени. Сочетание вынужденной изоляции от основных отрядов организованного рабочего класса во всём мире и длительного отсутствия выступления революционных масс в ведущих центрах индустриального капитализма неминуемо наложило свой отпечаток на троцкизм в целом. Троцкизм также в конце концов подчинился диктату времени в условиях длительного исторического периода поражения рабочего класса на Западе“[13].

Андерсон мастерски сопоставляет троцкистскую и неомарксистскую традиции, выводя их ключевые сходства и различия. На оба направления оказал решающее влияние повсеместный упадок рабочего и революционного движений. При этом, если троцкисты продолжали говорить о ключевой роли практической стороны дела, решительной необходимости связи с трудящимися массами, то неомарксисты более младшего поколения, нежели Грамши и Лукач (которые успели ещё поучаствовать в восстаниях и революциях, сыграть в них весомую роль), всё более отходили к кафедрам университетов, впадая в академизм и первостепенное рассмотрение отношений общения, философии, вместо производственных отношений и политэкономии в целом. Но здесь же выступал и другой, не менее важный аспект, который Андерсон обозначил дальше: ”... Особенно отрицательно сказалось на троцкизме игнорирование им новой ситуации, что отличало его от западного марксизма. Троцкисты по-прежнему пытались обосновать необходимость и возможность социалистической революции и пролетарской демократии, несмотря на многочисленные факты, говорящие об обратном, и это неминуемо толкало их к консерватизму. Сохранение классических марксистских доктрин стало превалировать над их развитием. Убеждённость в триумфе дела рабочего класса и экономическом крахе капитализма, основанная больше на воле, чем на интеллекте, — типичный порок этого течения марксизма“[14].

Вот та фактическая мысль, та явственная характеристика, которая отличала и продолжает ещё, к сожалению, отличать сегодня некоторых носителей ”золотого руна“ учения Льва Давидовича Троцкого от иных марксистских направлений.

Итак, троцкизм сам по себе в теоретическом плане явился детищем, как известно, ранних, зрелых и поздних идейных изысканий Льва Троцкого на почве марксизма, а позднее — ленинизма (как марксистской политологии). В политическом же плане это было движение Международной левой оппозиции, состоящей в разных странах, где находились партии Коминтерна, из фракций и осколков, выступающих категорически против сталинистской линии Интернационала и сталинизации марксизма вообще. Международный троцкизм, таким образом, был поздним ребенком революции и родился уже не только после самого её торжества, но и после неравномерных деформаций её завоеваний.

Главным же этапом его консолидации стало образование Четвёртого Интернационала. В троцкистской среде, стоит сказать, это было вопросом довольно дискуссионным. И если сам Троцкий всецело поддерживал ”учредительный съезд“, ибо общая организация, по его мнению, была необходима для выстраивания чёткой вертикали движения, то многие его последователи, в том числе, например, Исаак Дойчер, довольно скептично отнеслись к данной инициативе.

Дойчер писал: 

”... ”Секции“ Интернационала состояли из нескольких десятков или, в лучшем случае, нескольких сотен членов каждая — это было применимо даже в отношении американской секции, самой многочисленной из всех, заявившей о 2500 официальных членах. Конференция, однако, осталась неколебимой в решимости назвать себя ”учредительным съездом”, как советовал Троцкий. Лишь два польских делегата выступили против, заявив, что ”польская секция целиком против провозглашения Четвертого Интернационала“. Они отмечали, что бесполезно создавать новый Интернационал, когда в рабочем движении в целом наблюдается спад, в этот ”период интенсивной реакции и политической депрессии“, и что все предшествовавшие Интернационалы в определенной мере своим успехом обязаны тому факту, что были сформированы в периоды революционного подъема. ”Создание каждого из предшествовавших Интернационалов представляло определенную угрозу буржуазной власти. Иначе обстоит дело с Четвертым Интернационалом. Никакая значительная часть рабочего класса не ответит на наш манифест. Необходимо подождать“. Поляки соглашались с Троцким, что 2-й и 3-й Интернационалы были ”духовно мертвы“; но они предостерегали конференцию, что будет легкомысленным недооценивать то влияние, которое имели эти Интернационалы на верность рабочего класса во многих странах; и, хотя поляки одобрили ”Проект Программы“ Троцкого, они вновь и вновь призывали своих товарищей воздержания от ”пустых жестов“ и ”совершения глупостей“.

<...>

”... Троцкий решил ”основать“ новый Интернационал в то время, когда, как предупреждали его поляки, этот акт мог не произвести никакого эффекта. Его приверженцы в Советском Союзе (”сильнейшая секция Четвертого Интернационала“) были уничтожены. Число его последователей в Европе и Азии сокращалось. Почти во всех странах к востоку от Рейна и к югу от Альп рабочее движение было подавлено. При власти Гитлера ни одна марксистская организация не могла вести систематическую подпольную деятельность в Германии, Австрии, а с недавнего времени и в Чехословакии. Во Франции Народный фронт рушился в результате обманутых надежд и апатии. В Испании Гражданская война ползла к концу, при этом левые были разгромлены морально еще до того, как их победили в военном плане. Весь европейский континент был в политической прострации, ожидая, когда вооруженная мощь Гитлера проедется по ней. Для того чтобы заставить рабочий класс некоторых стран возвратиться к активной политической деятельности или войти в Сопротивление, понадобились годы нацистской оккупации и невыносимых репрессий и унижений. Но тут рабочие, по крайней мере во Франции и Италии, обратились к сталинистским партиям, которые были связаны с Советским Союзом, величайшей, а с 1941 года — и самой эффективной силой Сопротивления. Как бы ни менялись обстоятельства, влияние троцкизма было обречено оставаться пренебрежимо малым“[15].

Дойчер был совершенно прав в том, что создание Четвертого Интернационала не возымело практически никакого эффекта в рабочей среде, а влияние молодых троцкистских секций было ничтожным. При всём при этом троцкисты находились ещё под бесперебойным огнем как сталинистских партийных бюрократов, а также советских спецслужб, так и полицейского притеснения у себя на родине. Именно в таких тяжелейших условиях начинают прослеживаться первые устремления к сектанстскому замыканию, которые Троцкий сразу же жёстко критикует (необходимая цитата приводилась в первой главе).

Сам же Четвёртый Интернационал не может удержать единства даже при жизни своего лидера и идейного вдохновителя. Борис Кагарлицкий отмечал:

”... Основанный Троцким IV Интернационал начал распадаться ещё при его жизни. Группы, возникшие на развалинах IV Интернационала, интересны не только как самостоятельное политическое движение. По правде сказать, именно в этом качестве они менее всего интересны, ибо политические результаты, достигнутые большинством троцкистских организаций, совершенно плачевны. За немногими исключениями, после смерти Троцкого они превратились в секты, ведущие ожесточенную идейную войну друг против друга.

Однако немалая часть активистов и идеологов, работавших в более массовых левых организациях, испытала влияние троцкизма“[16].

Почему же некоторая часть активистов и идеологов его испытала? Причиной тому служила тактика так называемого ”энтризма“ (entry — англ. ”проникновение“), которая ознаменовалась проникновением троцкистских групп или их отдельных членов в ”массовые рабочие организации“ с целью распространения своего влияния в среде трудящегося большинства. Энтризм также имел вполне себе исторические основания для своего реального применения. Когда троцкисты были практически обезоружены, у них было мало непосредственных членов, по сути своей никакого признания и широкой организации, им ничего не оставалось делать, кроме как попытаться отвоевать сторонников среди людей наёмного труда у других партий или движений, преимущественно социал-демократических. Так, например, Троцкий в 1934 одобрил идею вступления троцкистов в Французскую секцию Рабочего интернационала, что было названо ”французским поворотом“.

Дойчер так описывал это событие: ”... В этих обстоятельствах Троцкий считал тем более срочной необходимость присоединения его сторонников к массовому движению. Поскольку они не могли вернуться в Коммунистическую партию, которая клеветала и беспощадно преследовала их, он советовал им вступать в Социалистическую партию (SFIO), которая под руководством Леона Блюма все еще имела власть над большинством рабочих. (SFIO еще не стала партией ”белых воротничков“ и мелкой буржуазии, которой она станет после Второй мировой войны.) Троцкий советовал своим приверженцам вступать в эту партию не для того, чтобы воспринять ее идеи, а, напротив, чтобы противостоять реформизму внутри собственной цитадели и ”нести в массы свою революционную программу“. SFIO была не централизованным органом, а федерацией различных групп и фракций, открыто соперничающих за влияние: в такой организации для троцкистов открывалась возможность превратить людей в сторонников 4-го Интернационала. Таков был ”французский поворот“, который все троцкистские группы дебатировали в 1934–1935 годах, — в конечном итоге Троцкий посоветовал почти всем им следовать подобным курсом в своих собственных странах, т. е. присоединиться как особые группы к социал-демократическим партиям.

В этом отношении он безоговорочно признавал, что его проект нового Интернационала был нереален; ”французский поворот“ оказался отчаянной попыткой спасти его. Он не мог принести успех. Троцкизм не мог обратиться, кроме эпизодических случаев, к рядовым членам социал-демократической партии; он слишком сильно противоречил привычкам мышления социал-демократов и глубоко укоренившимся реформистским традициям. Троцкий не мог перебороть влияние Блюма на его родной почве — то, что он и пытался косвенно произвести. Его последователи вступали в SFIO в качестве небольшой группки, не имеющей власти или престижа, заранее провозглашая свою враждебность к установившимся партийным лидерам, и соглашались с ее доктринами. Приток со стороны молодежи был невелик, но скоро натолкнулся на стену враждебности. И тем не менее, «французский поворот» еще более отдалил троцкистов от масс коммунистов и дал пищу сталинской пропаганде“[17].

Энтризм практиковался в США, где троцкисты вступали в Социалистическую партию Америки, и более всего в Британии, где группы последователей Льва Троцкого сначала были в Независимой Лейбористской партии, а позже, по его личному совету, перешли в Лейбористскую партию Великобритании. Позднее, уже после смерти Троцкого и даже после окончания Второй Мировой войны, энтризм станет одной из главнейших тем для дискуссий и споров в троцкистской среде, на фоне которых сам Четвертый Интернационал окончательно расколется, а позже будут распадаться и его скромные остатки. Далее энтризм будет перениматься уже именно троцко-сектантскими группами в дань памяти ”тактически правильного, по-ленински верного ”французского поворота“.

Вот что на этот счёт писал Борис Юльевич Кагарлицкий: ”... Разумеется, сектантская левая не отказывается от работы с массами. Понимая, что массового движения на собственной основе им не создать, подобные группы предпочитают тактику ”энтризма“... <...> В чём, разумеется, ничего дурного нет. Однако, поразительным образом, в рамках энтристского подхода сектанты, как показал уже Троцкий, нередко предпочитают сотрудничество с умеренным официальным руководством общей работе с другими левыми. Официальное ”оппортунистическое“ руководство не является соперником в борьбе за роль носителей чистой революционной идеологии. Другие марксисты — являются“[18].

И действительно, лучше с чёртом, но против своих ”идейных врагов“ на общем антикапиталистическом поле. Именно поэтому тактический блок с правыми для многих сектантских групп являлся и является до сих пор необходимым условием их победы над другими сектами или над ещё какими-нибудь ”ренегатами“ движения. Более того, подобные союзы часто вознаграждаются. Партийные бюрократы могут различным образом использовать лояльных энтристов для своих интриганских целей. Но по большому счету, таковое положение дел длится совсем недолго, а бюрократия предпочитает вычищать троцкистских попутчиков. 

”... Проводя политику энтризма, секты мечутся между демонстративной лояльностью по отношению к правым лидерам ”массовых организаций“ и жёсткими конфликтами с этими же самыми лидерами. Конфликты они всегда проигрывают, поскольку повод и время для атаки выбирает всегда само руководство, а её жертвы неизменно оказываются изолированы. Неудивительно поэтому, что попытки энтризма регулярно проваливались, даже если на первых этапах удавалось достичь реального успеха“[19].

С началом же ”мировой революции“ 1968 года ситуация как вокруг троцкистских объединений, так и вокруг троцкистского наследия несколько меняется, ибо у колоссального числа молодых людей появляется к ним живой интерес. Цветение новых революционных выступлений студентов и даже некоторой части рабочего класса протягивало, практически всучивало в руки троцкистов новые исторические перспективы. Одержимость бунтовщиков во Франции, Италии, ФРГ и других странах идеями мировой революции, её непрерывностью, а также идеализацией стран ”третьего мира“ и необходимостью колониального освобождения помогла наследию Льва Троцкого сделаться одним из символов Красного мая 1968 года, встав в один ряд с анархизмом и маоизмом. 

”... В 60-е гг. возникает бешеный интерес к работам Троцкого, огромное количество молодых интеллектуалов становятся троцкистами. События студенческой революции привели к радикализации множества молодых людей. Они искали для себя революционную организацию. Старые коммунистические партии казались реформистскими и недемократическими. Троцкистские группы, пусть малочисленные, предлагали образец настоящей революционной организации. И не проблема, что они малы. Ведь у Ленина с Троцким в начале тоже массовой партии не было. Но благодаря правильной политике они её создали.

Значит, секрет превращения маленькой революционной группы в массовую силу — в правильной политике. Но где критерии правильной политики? Именно из-за этого троцкистские группы начинают ссориться и колоться. Вместо нескольких небольших организаций возникает множество крохотных. Они размножаются делением“[20].

Гроза 1968 года одновременно стала и шансом, и приговором для троцкистских групп, по крайней мере в странах капиталистического центра. Популярность Манделя во Франции, Клиффа в Великобритании рождали реальное влечение к троцкизму среди леворадикальных студенческих масс. Но всё омрачало отсутствие какого-либо единства среди самых троцкистов. Как правильно замечает Борис Кагарлицкий, непрекращающиеся споры и дискуссии, ведущиеся ради самих дискуссий, бесконечные рассуждения над вопросом о классовой природе СССР, тактике политического действия, строительством ”настоящей революционной партии“, а также новых социалистических и антиколониальных выступлений по всему миру размежёвывали всё больше Интернационалов и Тенденций, оставляя на политическом и идеологическом поле великое множество замкнутых, полуоткрытых и открытых троцкистских организаций. Но это не мешало, однако, воспользоваться общим революционным подъемом конца 60-ых и сформировать свой кадровый костяк.

”... Интерес к теоретическим вопросам привел к тому, что именно троцкистские кадры получали самое качественное марксистское образование. Многие из тех, кто увлекался Мао, ничего не прочитали, да и самого Мао тоже не прочитали. По окончании студенческой революции они из ”новых левых“ стали обычными буржуа. Троцкисты проводили жёсткое обучение кадров. Из бывших революционных студентов получались профсоюзные лидеры, множество университетских профсоюзов, продолжающих преподавать марксизм“[21].

Некоторое оживление деятельности троцкистских организаций в 68-ом быстро сменилось обратным сектантским замыканием. Нарастание импульсов идеологического консерватизма в ходе каждой волны бесперебойных дискуссий приводило уже не к ”тактическому сектантству“, которое берёт вверх в периоды реакции (а после попросту вырождается), а к намеренному, уже дисциплинарному консерватизму ”революционной партии“. Оба этих консерватизма, однако, не мешали целой череде громких скандалов произойти именно что в стане троцкистских сект. Впрочем, об этом говорил и сам Троцкий. Атмосфера секты внутри себя крайне противоречива. За жёсткими правилами и ”боевым товариществом“ могут скрываться интриги, а также измена основным организационным нарративам. 

Перри Андерсон в сборнике своих лекций под общим названием ”На путях исторического материализма“ писал: ”... Надо отметить, что и альтернативная традиция революционного марксизма, характеризующаяся большим вниманием к стратегии и пониманием ее, обладавшая, казалось бы, потенциалом для основного вклада в разработку осуществимого перехода к социализму на Западе, оказалась на деле не более плодотворной, чем ее исторические соперники. Ответвление марксизма, берущее начало от Троцкого, выглядело достаточно сбалансированным, когда я писал ”Размышления о западном марксизме“, для того чтобы после десятилетий забвения вернуться в постсталинистскую массовую политику левых в развитых капиталистических странах. Всегда стоявшее намного ближе к основным заботам социалистической — экономической и политической — практики, чем философская линия западного марксизма, характерное теоретическое наследие троцкистской традиции дало ей явные начальные преимущества в новых условиях подъема народного движения и мировой депрессии, которыми было отмечено начало 70-х годов. Однако обещание, которое в ней содержалось, в то время не реализовалось. Концепции и умолчания еврокоммунизма основательнее всего критиковали в троцкистской литературе. Хотя полемический заряд произведений типа ”От сталинизма к еврокоммунизму“ Эрнеста Манделя обычно оставлял объект полемики без права ответного удара, эти негативные проявления непоследовательности и неправдоподобности основных позиций еврокоммунизма не сопровождались попытками создать обоснованный позитивный план борьбы с капитализмом на Западе. Задержка объяснялась излишней и надуманной приверженностью к парадигме Октябрьской революции, направленной против шелухи феодальной монархии, и слишком отдаленным теоретическим интересом к контурам капиталистической демократии, с которой большевикам никогда не приходилось встречаться“[22].

И действительно, троцкисты к 80-ым годам XX века совершенно не смогли воспринять череду своих серьезнейших как политических, так и теоретических ошибок, провести саморефлексию и оглянуться на иные течения марксистской мысли (того же Грамши и целый ряд других теоретиков западного марксизма) с целью перенятия у них новейших наработок по созданию настоящей антикапиталистической альтернативы в странах с главенством либеральной демократии. Вместо этого большинство из них клеймили неомарксистов ”псевдо-левыми“, ”реформистами“, ”оппортунистами“ и прочими бессодержательными ярлыками. Троцкисты того времени крайне много рассуждали о природе антиколониальных и антибуржуазных революций, происходящих прямо на их глазах в Латинской Америке, во Вьетнаме, на Кубе, в Африке, а также в других странах и частях света. Они спорили между собой, доказывая их пролетарский или мелкобуржуазный характер, степень необходимости их общей поддержки троцкистским движением. Всё это, правда, не давало никаких результатов. Троцкисты не имели своего самостоятельного опыта успешного свершения революционного процесса (за некоторыми исключениями в виде той же революции в Боливии 1952-1964 и других, уже менее известных прецедентов), а потому опирались лишь на события Октябрьской революции 1917 года, которая для них считалась бесспорным идеалом. Такого рода сопоставление априори приводило к целому ряду несостыковок, что давало право некоторым троцкистам обозначать данные революции не иначе, как ”несоциалистические“, а порой даже и ”мелкобуржуазные“. Также здесь просто нельзя не упомянуть и то, что были среди троцкистов те, кто всё же признавал социалистический характер этих революций и в первую очередь революцию на Кубе (так, например, бельгийский троцкист Эрнест Мандель даже побывал на острове и после своего путешествия активно доказывал социалистическую сущность кубинской революции, совершенной Движением 26 июля).

Александр Тарасов, со свойственной ему во время полемики горячностью, писал:

”... Троцкизм мертв. Изучать теоретическое наследие Троцкого (и других троцкистских теоретиков, того же Эрнеста Манделя, например), безусловно, необходимо, чтобы на основе и этого тоже наследия строить новую революционную теорию. Изучать организационный опыт мирового троцкизма тоже необходимо – но с совсем иной целью: чтобы научиться на основе этого провального опыта ни в коем случае его не повторять, чтобы отвергнуть его раз и навсегда.

Я в принципе отрицаю право троцкистов критиковать опыт успешных антибуржуазных революций, совершенных герильерос, потому что такое право есть лишь у тех, кто либо сам совершил успешную антибуржуазную революцию (каким-то другим методом), либо у тех, чьи методы еще не опробованы. Но не у троцкистов, которые за без малого сто лет своего существования не могут похвастаться ни одной успешной революцией“[23].

Данный отрывок полон серьёзных передёргиваний, но всё же отражает очень правильный ход мысли. Троцкизм необходимо познавать, обогащать им современный марксизм, но при этом не забывать всякий раз критиковать его самые скверные стороны, отстраняться от них и никогда не допускать в обновленной формации левого движения.

Итак, троцкисты оставались фрагментированы. Некоторые организации успели соорудить несколько сравнительно крупных Интернационалов и Тенденций, но всё это по-прежнему было каплей в море левого политического спектра. Неолиберальную реакцию и проект глобализации троцкисты встретили малопопулярным движением с кучей разрозненных сект. Дальнейший подъём антиглобализма и радикализация общественного поля влили новые кадры в активные троцкистские группы, что дало ещё один заряд на возможность и необходимость критического анализа своей прошлой, настоящей и будущей политической деятельности. 

В итоге только самая небольшая часть троцкистских групп восприняла ветер перемен и смогла вывести у себя дурные пятна догматической эрозии. Остальные же до сих пор остаются заключены в рамки своей сектантской сущности и не пытаются изменить или покинуть их. Комфортные условия, сформированные напором на рабочее и социалистическое сопротивление многолетней правой реакцией, дают сектантам и поныне силы для всяческой ”критики“ неугодных им прогрессивных политических общностей. Более того, эти секты действовали и продолжают действовать крайне паразитически по отношению к левому, а особенно марксистскому движению. Буквально затаскивая к себе новых людей, они прививают им все основные моменты сектантской жизни, а также свою догматичную теорию, делая из них новых ”защитников революционного огня“. Правда, такого рода пропаганда быстро рушится о насущные проблемы современности. Так со временем происходит у молодых активистов, как-либо попадающих на удочку сектантского мышления. Нынешние троцкистские секты уже не готовят так жёстко свои кадры, делая упор лишь на излишний символизм, а также туповатый формализм той же игры в политическую партию. Именно поэтому молодой активист вполне себе способен выйти из-под пут данного влияния, избавиться от чар догматики, если начнет читать что-то более востребованное для сегодняшнего дня, нежели Ленин и Троцкий.

Истинная историческая трагедия троцкизма заключается в том, что он стал жертвой так называемой ”отложенной революции“, когда упадок рабочего движения в купе с подъёмом фашизма и сталинизацией марксистского движения загубили основные надежды на его развитие в массовую политическую организацию рабочего класса. Сектантское замыкание и догматическая эрозия окончательно добили всякие шансы на релевантное троцкистское движение. Безусловно, в нынешнее время существует целый ряд активных и прогрессивных троцкистских групп, но по сравнению с масштабами торжества теоретического и практического консерватизма в этой среде, такого рода ”островки“ благоразумия являются скорее исключением, во многих случаях подтверждающим правило. Я решительно призываю к изучению истории практики троцкизма как негативного опыта построения левой политической альтернативы. Именно критическое восприятие всего наследия Льва Давидовича Троцкого и его последователей сможет дать нам сегодня массу полезного материала для воплощения в жизнь реальной борьбы с талмудизмом и консерватизмом, а также созданию своих обновленных идеалов будущего посткапиталистического проекта.

О кризисе пролетарского руководства 

Тед Грант как-то сказал: ”... В 1938 году Лев Троцкий — человек который был, вместе с Лениным, архитектором победы Октября — написал, что кризис человечества, в конце концов, сводится к кризису пролетарского руководства. Сколь верны эти слова!“.

С момента написания Троцким ”Переходной программы Четвёртого Интернационала“ кризис пролетарского руководства становится главной частью любого ”ортодоксального“ троцкистского текста, речи или даже случайно брошенной фразы последователей данного направления марксистской мысли. В его рамках было и остаётся принятым особо концентрироваться на так называемом ”предательстве вождей“, порой ставя это самое предательство в центр рассматриваемой проблемы как главную причину всех бед и поражений международного рабочего класса. Безусловно, это берет своё историческое начало ещё с внутрипартийной борьбы в большевистской партии (и даже чуть раньше), но затем очень скоро становится докучливым поводом для оправдания многими сектами своей исключительной роли ”строителей подлинного революционного авангарда“. 

”... Специфической темой троцкизма, впрочем, является предательство вождей. Это некий постоянный мотив, присутствовавший уже у самого Троцкого, но многократно усиленный его последователями. В классическом марксизме этот мотив тоже существует, но Маркс его трактует достаточно иронично. Точно так же и Ленин, когда пишет о крахе II Интернационала, отмечает предательство лидеров социал-демократии. Но у многих троцкистских авторов это превращается почти в навязчивую идею. Пролетариат постоянно революционен, он в каждый данный момент готов к свержению буржуазии и установлению социалистического порядка. Трудящиеся не могут победить без подлинной революционной организации, а им мешают её создать вожди-оппортунисты. У большевиков было руководство, которое соответствовало своим задачам, благодаря этому стал возможен Октябрь (или ноябрь) 1917 года в Петрограде. Но даже если такую партию удается создать, у трудящихся её неизменно похищают: на место революционеров приходят бюрократы, предатели, реформисты”[24].

Ныне данный троцкистский апломб никуда не испарился, не ушел или трансформировался со временем, а всё ещё вульгарно продолжает здравствовать в рядах тех же самых сектантских объединений и многочисленных строках их пафосных программных документов. Так, например, в своих тезисах ”Молодая гвардия большевиков-ленинцев“, существующая на постсоветском пространстве группка довольно догматичных троцкистов, писала:

”24. Величайший кризис нашего времени для рабочего класса — это кризис революционного руководства. Революционное руководство — это главный недостающий паззл в успешной борьбе против буржуазии. Этот фактор, субъективный по своей природе, должен стать последним шагом для успешного распространения и укрепления социалистической революции во всем мире. 

25. Настоящим революционным руководством рабочего класса может быть только та организация, которая систематически переработала весь прошлый исторический опыт марксизма и рабочего движения. Революционная стратегия и тактика пролетарского руководства в современном мире будет формироваться именно на основе анализа этого опыта, а также объективных условий современности“[25].

Троцкий же в ”Переходной программе“ восклицал: ”... Мировое политическое положение в целом характеризуется прежде всего историческим кризисом пролетарского руководства“[26]. Этим, разумеется, многие троцкисты полностью продолжают линию своего ”великого старика“, не задаваясь, правда, насущными вопросами о её верности, исторической оправданности и востребованности в условиях современного состояния левого и рабочего движений.

Надо прежде всего понимать исторический контекст обоснованного Троцким явления. Лев Давидович в одной из своих поздних статей писал: ”... Эпоха империализма, по крайней мере, в Европе, есть эпоха крутых поворотов. Политика получает крайне подвижный, манёвренный характер. Ставкой является каждый раз не та или другая частная реформа, а судьба режима. Отсюда исключительная роль революционной партии и её руководства“[27]. То бишь именно ситуация того периода (1920–1945-е гг.), по мнению Троцкого, требовала привлечения самого активного внимания к вождям и партиям рабочего класса, когда фашизм и сталинизм бурно ”воцарялись“, а политическая активизация масс росла. И Лев Давидович, как человек, имевший за своими плечами колоссальный опыт, правильно улавливал долгосрочные тенденции, предрекал и прогнозировал дальнейшие исходы событий, выводя при этом всём достаточно дискуссионное, но методологически верное представление о ”кризисе пролетарского руководства“, опять-таки, не относясь к нему фетишистски.

Борис Юльевич Кагарлицкий так писал о троцкистских наработках в сфере изучения кризиса пролетарского руководства и его роли в поражениях трудящихся масс:

”... Политическая история рабочего класса, разумеется, знает немало предательств. Именно поэтому тема оппортунизма, предательства, несоответствия руководства своим задачам исследована, изучена троцкистской мыслью до абсолютной тонкости. Однако невольно встает вопрос о том, почему предательство не только повторяется так часто, но и оказывается столь эффективным. Революционеры то и дело терпят поражение, а оппортунисты торжествуют. Между тем в 1917 г. в Петрограде произошло совершенно наоборот. И дело здесь, разумеется, не только в выдающихся качествах Ленина и Троцкого. Взаимоотношения революционных и реформистских, оппортунистических и радикальных течений в рабочем движении неотделимы от общей траектории социального развития класса, от меняющихся экономических условий и политических институтов. Иными словами, гораздо важнее выяснять не то, кто и когда предал рабочий класс, а пытаться понять внутреннюю диалектику развития рабочего движения. Зачастую успехи трудящихся, достигнутые под революционными лозунгами, делают массы менее радикальными. И наоборот, утрачивая радикализм в периоды относительного благополучия, рабочее движение слабеет, делаясь легкой жертвой буржуазии. Которая в свою очередь, отнимая у рабочих прежде завоеванные права, вновь усиливает революционные настроения“[28].

То бишь, многие ”ортодоксальные троцкисты“ попросту отказываются верить в то, что у наёмного рабочего нет постоянной бессознательной ”революционности“. Им легче свалить вину на ”прогнившее пролетарское руководство“ (в разряд которого, к слову, входят не только лидеры оппортунистической социал-демократии и тред-юнионов, но и прежде всего коллеги троцкистов по общему социалистическому флангу). Отсюда, как пишет тот же автор, у троцкистов появляется необходимость в жёсткой подготовке кадров и марксистском образовании. Именно засчёт этого предполагалось сформировать костяк ”правильного пролетарского руководства“, которое вскоре смогло бы возглавить новую социальную революцию. Однако чаще всего такое стремление характеризовалось всё теми же сектантским замыканием и догматической эрозией, о которых я много говорил выше.

Конечно, никогда нельзя сбрасывать со счетов влияние обыкновенного предательства и оппортунизма, но они не проявляются однотипно, метафизически, случай за случаем.

”... В очередной раз мы видели типичный для моментов подъёма левого движения конфликт между радикализирующимися массами и умеренным руководством, которое колеблется между страхом потерять поддержку собственных сторонников и ещё большим страхом перед гневом правящих элит.

<...>

Троцкистская традиция, хорошо описывая этот тип кризиса, склонна объяснять им любую неудачу левого движения. На практике, однако, радикализм масс находится в противостоянии с политикой партийных элит не в любой момент, а именно тогда, когда массовое движение находится на подъёме. В периоды спада мы нередко видим как раз обратное соотношение: лидеры по инерции продолжают повторять радикальные лозунги (которые сами же массы им в недавнем прошлом навязали), а массы их уже не слушают. Необходимость политической силы, основывающейся на марксистской теории, связано как раз с тем, что борьбу за социализм надо продолжать независимо от колебания настроения масс“[29].

Таким образом, можно заключить, что абсолютизация кризиса пролетарского руководства аж до отождествления его с современным кризисом капиталистической системы вообще является обыкновенной, во многом удобной, но довольно вычурной вульгаризацией. В контексте марксистской методологии необходим анализ внутренних противоречий в среде трудящихся масс, обоснование различного их поведения в различных же ситуациях, но никак не лёгкий путь увязывания поражений или, наоборот, успехов рабочего класса с его правильной организацией и достойным руководством. Именно понимание диалектики развития и спада революционного движения даёт нам необходимое преимущественно в беспрекословном продолжении своей линии вне какой-либо зависимости от настроений обывателя.

Выводы

”... Я не фетишист — марксизм не остановился со смертью Маркса“.

© Лев Троцкий.

А выводы у нас далеко не утешительные. ”Ортодоксальный троцкизм“, явившись огромным столпом в истории марксистской теории и революционного движения, давно уже превратился в мемориальную скрижаль догм, скандалов, сектантства и безуспешных попыток сколотить ”настоящую революционную партию“. И хотя достойное наследие Льва Давидовича Троцкого ещё предстоит как следует перелопатить и внять современному поколению марксистов, одно можно сказать точно — против сектантского троцкизма мы должны вести беспрестанную борьбу точно так же, как и против других явлений, паразитирующих на теле реальной антикапиталистической альтернативы!

”Марксизм — это теория истории, одновременно претендующая на то, чтобы быть историей теории. Марксизм марксизма был заложен в его ”уставе“ с самого начала“[30], — так писал уже многажды упоминаемый мной выше Перри Андерсон. Только внутренняя самокритика движения, противостояние элементам, препятствующим практической инициативе и выдвигающим на первый план знамя теоретического консерватизма, а также обновление своей идеологии и своей политики, сообразно различного рода изменениям, происходящим прямо на наших глазах, способность к совместной работе позволят левым вообще и марксистам в частности сформировать новый исторический блок, выделить релевантную стратегию и повести за собой широкие массы трудящихся.

Революция, безусловно, требует особой подготовки и особых объективных условий. Реформы, разумеется, требуют точного знания предмета и необходимой радикальной направленности. Но всё это ни в коем случае не должно пониматься вульгарно. Демократические преобразования происходят на основе сознательного творчества масс, которое не в силах понять сектантская жилка. Она же не в силах ему потворствовать. Именно поэтому задача каждого сознательного марксиста сегодня — это критический подход к теории и детальное выстраивание практики. 

Осознание нами того, что сектантство и догматизм являются такими же врагами совокупного движения, как реакционеры, как капиталистическая система в принципе — залог верного пути к достижению конечной цели, обозначенной в виде коренного социального перелома. И какую роль в нём сыграют марксистские силы покажет дальнейшее развитие левого движения в России и мире, его способность эффективно действовать в настоящем и продуктивно переизобрести будущее.

Источники:

[1] Кагарлицкий Б. Ю. Политология революции. – М.: Алгоритм, 2007. – С. 229-230.

[2] https://www.wsws.org/en/special/pages/pseudoleft.html

[3] https://if24-ru.turbopages.org/if24.ru/s/boris-kagarlitskij-interview/

[4] Тарасов А. Революция не всерьёз. Екатеринбург: Ультра.Культура, 2005. – С. 5.

[5] https://1917.com/XML/AeVNoRp+E6cim0d4UtcyhFF9VlU

[6] Кагарлицкий Б. Ю. Политология революции. – М.: Алгоритм, 2007. – С. 230-231.

[7] Левая политика. 2011. №16. – С. 101-102, 103-104, 105.

[8] Кагарлицкий Б. Ю. Политология революции. – М.: Алгоритм, 2007. – С. 232.

[9] Там же. С. 191-192.

[10] Троцкий Л. Д. Сталинская школа фальсификаций. М.: Наука, 1990. – С. 94.

[11] Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 41. С. 38.

[12]  ЛОГОС. 2012. №2 [86]. – С. 71.

[13] Андерсон П. Размышления о западном марксизме; На путях исторического материализма. М.: Интер-Версо, 1991. – С. 111-112.

[14] Там же.

[15] Дойчер И. Троцкий в изгнании. М.: Политиздат, 1991. – С. 454, 455.

[16] Кагарлицкий Б. Ю. Марксизм: Введение в социальную и политическую теорию. М.: ЛЕНАНД, 2021. – С. 49.

[17] Дойчер И. Троцкий в изгнании. М.: Политиздат, 1991. – С. 322-323. 

[18] Кагарлицкий Б. Ю. Политология революции. – М.: Алгоритм, 2007. – С. 234.

[19] Там же. С. 235.

[20] Кагарлицкий Б. Ю. Марксизм: Введение в социальную и политическую теорию. М.: ЛЕНАНД, 2021. – С. 113.

[21] Там же.

[22] Андерсон П. Размышления о западном марксизме; На путях исторического материализма. М.: Интер-Версо, 1991. – С. 227.

[23] https://scepsis.net/library/id_3140.html

[24] Кагарлицкий Б. Ю. Марксизм: Введение в социальную и политическую теорию. М.: ЛЕНАНД, 2021. – С. 49.

[25] https://vk.com/wall-173996260_2288

[26] https://www.marxists.org/russkij/trotsky/1938/agonia.htm

[27] https://www.marxists.org/russkij/trotsky/works/trotm354.html

[28] Кагарлицкий Б. Ю. Марксизм: Введение в социальную и политическую теорию. М.: ЛЕНАНД, 2021. – С. 49-50.

[29] Кагарлицкий Б. Ю. Политология революции. – М.: Алгоритм, 2007. – С. 319-320.

[30] Андерсон П. Размышления о западном марксизме; На путях исторического материализма. М.: Интер-Версо, 1991. – С. 156.