Слово реиндустриализация в кризисные годы снова вернулось в пространство политической дискуссии. О ней все чаще говорят не только антирыночные реваншисты, но и академики РАН, региональные политики, кремлевские советники и экономисты. Крупные СМИ еженедельно приглашают статусных интеллектуалов, чтобы спросить их о том, какая должна быть индустриальная политика в новом веке. Курс либеральной интеграции в мировой рынок дискредитирован и не популярен. По прошествии четверти века можно смело сказать: значимая часть общества заинтересована в иной хозяйственной политике.

Интерес к реиндустрилизации закономерен: экономическая модель современной России уже не раз показала свою ограниченность и пределы. Чтобы выйти из затянувшегося кризиса, мало рассчитывать на изменения конъюнктуры мирового рынка — необходима кардинально сменить весь курс, к чему и апеллируют разношерстные сторонники реиндустриализации.

Разговор о смене экономического курса наиболее широко начался в России после первого удара мирового кризиса 2008-го. Спустя три года после обвала американских бирж, Владимир Путин вместе с «Деловой Россией» Бориса Титова уже разрабатывали проекты реформ в экономике, чтобы снизить зависимость России от внешних нефтяных рынков. Но сами реформы были незначительными и невнятными — борьба с офшорами, налоговые послабления в несырьевом секторе.

Еще через два года на Международном экономическом форуме Путин, уже в статусе президента, снова заговорил об индустриализации — помимо привычных налоговых каникул и наступления на офшоры, гарант конституции добавил пункты о грядущих федеральных проектах — строительство автомобильных трасс, расширение Транссиба, выемка денег из фондов, направление финансовых ресурсов в реальный сектор. Речь Путина кремлевские политологи сразу признали эпохальной и исторической. Но реальная экономическая жизнь осталась прежней.

Украинский кризис и конфликт с Западом дал новый импульс дискуссии вокруг экономической модели России. Политически независимый жест в Крыму и на Востоке Украины требовал продолжения — нужно стать независимым от Запада и в экономической плоскости, нужна принципиально другая ориентация экономики.

Все чаще зазвучали призывы к отходу от «экономики трубы» — как часто называют ее в прессе. Все это органично смотрелось с нарастанием антиамериканской и антизападной риторики. Сотни и тысячи людей живо откликнулись на этот поворот: журналисты и блогеры убеждали в необходимости реформ через медиа-каналы, экономисты организовывали лекции и форумы по реиндустриализации, предприниматели рассказывали как открыть новый бизнес в условиях кризиса и импортозамещения. Внешнеполитическая угроза и внутренняя мобилизация подстегнула часть общества, и уже государство стало чаще использовать эту риторику.

Сторонники новых, индустриальных реформ замечали:

— Раньше само понятие «промышленная политика» было табуировано, либеральные министры блокировали дискуссию о смене курса, теперь это обсуждается на разных властных уровнях и за его пределами. У нас появляется окно возможностей, в рамках которого Россия может кардинально изменить свой экономический облик и выйти в мировые лидеры.

Слово реиндустриализация за последние два-три года стало популярным и часто произносимым. И действительно, если проблемы российской экономики — в нехватке индустриального сектора, слабой подготовке кадров, неверной денежно-кредитной политике и деградации науки, то переход к внутренней ориентации — выход, хотя бы временный.

Идея смены экономической модели не нова для России — о ней писали и в начале нулевых, и пять, и десять лет назад. Но тогда кризис еще не был так ощущаем, промышленный сектор и социальное воспроизводство давали экономический рост, отдельными субсидиями и налоговыми послаблениями правительство держало на плаву значимую часть реального сектора. Сегодня ситуация качественно изменилась.

Продолжающийся спад ставит перед государством и обществом новые вопросы. И вместе с очередным конфликтом с Западом, все шире распространялась идея ухода от экспортной зависимости к укреплению внутреннего рынка.

Веяние перемен вдохновило идеологов возможного нового курса. Профессора экономических факультетов, начали доставать из своих архивов уже написанные программы реиндустриализации, обновлять их, дополнять последними цифрами, отсылать в ведомства, консультировать отдельных чиновников и политиков. Сразу несколько текстов с начала усугубления кризиса были опубликованы и обновлены. Программы реформ с разными темпами, ориентирами и размахом изменений.

Руслан Гринберг, сопредседатель МЭФ, предложил свой, умеренный формат перезагрузки — с лояльным отношением к США, закупкой технологий за рубежом и параллельной помощью промышленному сектору внутри страны, с более свободным положением крупного бизнеса, сменой денежно-кредитной политики, отказом от поддержки независимой Новороссии в политической сфере.

Профессор-марксист Александр Бузгалин пошел дальше — его модель реиндустриализации радикальнее: нужно не просто завести новые технологии, но перейти на следующий технологический уровень, развивать новую отрасль — креатосферу. В основе такой модели реформ должна лежать ценность человека, его творческих способностей. «Экономика для человека», а не «человек для производства» — вот лозунг экономиста.

Сергей Семенович Губанов озвучил иной, более брутальный формат реиндустриализации — с вертикально-государственной интеграцией производства и с усиленной роли государства и бюрократии, которая будет максимально контролировать процесс экономических изменений.

И это только незначительная часть наиболее известных проектов предложенных экономистами с началом украинского кризиса. Обсуждение и дискуссии вокруг глубины реформ и характером проведений новой экономической политики интенсивно продолжаются третий год.

Но несмотря на активность сторонников реиндустриализации и назревшую необходимость ее проведения, российские элиты все еще не начинают масштабные реформы. Есть локальное импортозамещение, не влияющее на положение экономики в целом, поддержка бизнеса, снижение налогов в отдельных секторах, но не более. Это не начало новой политики, а продолжение старой, ее консервация в условиях кризиса. Нет «долгих денег» и принципиально иной финансовой политики, нет существенной смены таможенного курса, на которую так рассчитывали идеологи реиндустриализации и часть «отечественного» бизнеса, ничего этого пока не предвидится.

При этом министр Улюкаев, в начале июня написал статью в «Ведомостях» о том, что планирует правительство делать дальше. Статья так и называется — «Что делать». Если убрать из текста все элементы правительственного «новояза» то суть статьи в том, что прежний курс нужно не просто сохранить, но и усилить. Улюкаев уверен, что для развития экономики необходим рост экспорта, либерализация трудовых отношений и повышение пенсионного возраста

Нужно лишь хорошо «встроиться в глобальные цепочки стоимости», как пишет министр экономического развития, создать привлекательную инвестиционную зону для международных корпораций, через удушение трудовых прав россиян, снижение уровня жизни и либеральной таможенной политики.

Статья Улюкаева еще раз показывает обществу — власть не хочет глубоких, системных реформ. Реиндустриализация не вписывается в программу российского правящего класса. По крайней мере, реиндустризация реальная, а не риторическая: с новым типом производства, с массовым строительством доступного жилья и инфраструктуры, с изменением не только формы хозяйства, но и смены общественного сознания, что для российских фаворитов Forbes опасно и невыгодно.

Масштабные экономические реформы неизбежно сменят настроение масс: общество уже не станет мириться с обветшалой политической архитектурой. Этого-то элиты и не хотят. Задача власти — сохранить нынешнюю экономическую конструкцию. Российский бизнес осторожен и консервативен, он не готов к историческим переломам, у него нет политической воли, желания модернизировать экономику, даже в рамках буржуазной модели. Элиты устали от конфликтов, от ссоры с «заокеанскими партнерами»

И чтобы улучшить отношения, нужно сохранить мировое разделение труда, где каждое государство, каждая страна имеет свое место, и сама система разделения подчинена международным институтам и большому американскому брату. Политика новой реиндустриализации, наоборот, является сломом консенсуса мировых элит, выходом России из своего привычного сырьевого положения.

В статье Улюкаева есть важное послание: все разговоры государства о реиндустриализации были внешним ходом в момент обострения конфликта. Президент и правительство хотели заручиться поддержкой, изображая из себя национальных лидеров, мобилизуя патриотически настроенных граждан. Но конфликт постепенно смягчается, уходит на второй план, а значит и реиндустриализация, даже на уровне прокламаций, уже не так нужна властям.

Заявление министра в очередной раз показывает, что вопрос новой промышленной политики — это вопрос в первую очередь политический. Преграда к экономическому прорыву не столько слабые ресурсы страны, и даже не ее кадровый потенциал (хотя и сокращающийся из-за реформ в образовании и науки), и не давление Запада, как это представляют и либералы, и охранители. Главная преграда — это российская элита, которая не хочет технологического и общественного прорыва. Начиная готовить очередную экономическую программу по смене курса, стоит задуматься — кто будет этот курс проводить? Кто станет политическим субъектом и возьмет на себя эту сложную историческую задачу?