В этом году мы отмечаем сразу два юбилея. Исполняется сто лет русской революции, которая открыла собой «короткий ХХ век» (по выражению Эрика Хоббсбаума). С другой стороны, 80 лет назад начались печально знаменитые «Московские процессы», ознаменовавшие наибольший накал сталинских репрессий, и стоившие жизни многим героям революции.

Две эти исторические драмы не только стали важнейшими точками российской, да и мировой истории, но и задали ось одной из важнейших дискуссий современности. Как соотносятся между собой революция 1917 г. и сталинский Большой террор 1937? Были ли репрессии, сверхцентрализация, государственный контроль над обществом и личностью, политическая диктатура неизбежным результатом социалистического эксперимента?

Октябрьская революция 1917 г. передала всю власть в России в руки Советов – демократических органов, созданных снизу миллионами рабочих и крестьян по всей стране. Вопреки сложившемуся стереотипу о том, что русская революция породила тоталитаризм со всеми его будущими преступлениями, в действительности она началась как самая глубокая демократизация в истории. Фактически, Советы представляли собой массовые низовые организации большинства народа, и претендовали на то, чтобы преодолеть бюрократическую государственность, как таковую, со всеми ее пороками: иерархией, неравенством, недемократизмом, коррупцией и неэффективностью.

Но очень скоро Советы столкнулись с реальностью, которая изменила направление их освободительного порыва.

Весной 1918 г. в небольшом селе Ризодеево, затерянном в лесах Нижегородской губернии в центральной России, крестьяне избрали Совет, который должен был в числе прочего реформировать местную налоговую систему (в отличие от авторитарных западных демократий, в советской системе такие вопросы должны были решаться снизу). Поскольку большинство населения были бедняками, то Совет избрал такую систему которая перекладывала основную тяжесть налогообложения на плечи богатой верхушки. Но богатство дает власть более сильную, чем демократическая процедура. Кулаки – так называли богатых крестьян – создали вооруженный отряд, который силой разогнал демократически избранный Совет и на его месте создал новый, лояльный сельской элите. Выжившие при перевороте бедняцкие депутаты бежали в город, где получили поддержку от большевистских властей и городского Совета. В родное село они возвратились вместе с отрядом красноармейцев. Теперь настал уже их черед устанавливать свои правила. Но на этот раз с помощью винтовки, а не чернил и подсчета голосов.

Таких или похожих эпизодов в революционной России были тысячи. Они помогают понять, как демократическая революция привела в итоге к созданию централизованной и репрессивной политической системы.

Современные историки, такие как Шейла Фицпатрик, Стивен Коен и Александр Рабинович показали, как ужасающие условия экономической разрухи, интервенции и гражданской войны стали «форматирующим опытом», который нормализовал насилие и авторитарные методы руководства.

Но почти всегда они сосредотачивались на большевистской партии, которая переживая этот форматирующий опыт становилась той железной машиной, которая в конце концов превратила советскую Россию в диктатуру. Гораздо меньше внимания уделялось тому, как этот опыт сказывался на социальной психологии и политическом поведении самих народных масс.

Между тем русская революция была процессом в котором главную роль сыграли не большевики, а миллионы простых людей. Невероятный успех большевизма стал возможен лишь постольку, поскольку эта партия уловила демократический пульс низов и сумела играть с ним в такт. И здесь кроется важная тайна: у демократии тоже есть своя темная сторона. Демократия, как власть народа, его организованная суверенная воля, не является идиллической картинкой всеобщей терпимости. Она может быть репрессивна, жестока, может организовывать себя весьма и весьма авторитарно.

Современная господствующая идеология рассматривает новейшую историю как борьбу двух начал, универсальных принципов, занявших место добра и зла – демократии и диктатуры. Словно в эпоху религиозных войн, все политические силы, партии, политики, даже целые страны заранее приписаны к одному из этих полюсов и получают соответствующую оценку. Любые преступления совершенные во имя «демократии», будь это бомбежки Мосула или Ракки, репрессии против журналистов на Украине или тотальная слежка за миллионами граждан в США, получают в этом свете индульгенцию. Зато любые формы протеста и сопротивления третируются как результат действия сил зла – «фейковые новости», «путинская пропаганда», «популизм».

Важнейшей причиной краха советской демократии в эпоху русской революции стала крайняя поляризация общества. Бедные и богатые крестьяне не могли решать накопившиеся у них противоречия в соответствии с демократической процедурой – и они обращались к винтовке, как самому сильному аргументу. Политические партии не могли договариваться на демократических форумах и поэтому разошлись по разные стороны фронтов гражданской войны. И винить в этом одних большевиков нелепо. Их умеренные оппоненты уходили со съезда Советов в то время, когда Ленин писал им открытое обращение «О компромиссах», предлагая принять правила игры, которые бы позволили избежать гражданской войны.

Точно также сегодня поляризация политических процессов ведет к тому, что демократические движения будут выливаться в свои «темные» формы. В разрушенных военными интервенциями и экономической эксплуатацией странах третьего мира, и в эмигрантских гетто западных стран это уже вылилось в религиозный экстремизм, который подпитывается социальной несправедливостью и чувством обездоленности. В более благополучной социальной среде мы видим бурный рост популярности радикальных правых популистов. И их демократические успехи – это ответ на последовательный отказ элиты разрешать существующие противоречия, прислушиваясь к низам и признавая их право участвовать в судьбе общества.

Большевиков часто вполне справедливо упрекают в догматизме. Действительно, социальные задачи революции казались им важнее чем формы и средства с помощью которых они могут быть достигнуты. Они легко пренебрегали демократическими формальностями во имя своих целей. Но и их противники тоже зачастую ставили свои теории выше требований жизни.

Умеренные социалисты считали, что социалистическая революция в отсталой России невозможна до того, как она произойдет на Западе. Эта абстрактная модель подталкивала их к тому чтобы всеми силами возобновлять союз с либеральной буржуазией. Ценой этого союза был отказ от так необходимых реформ: заключения мира, введения 8-часового рабочего дня, национализации помещичьих земель, введения всеобщего избирательного права и проведения выборов. Демократическая риторика прикрывала антидемократическую политику. В итоге массы разочаровались в умеренных и поддержали крайних, а реформы стали проводиться в самых брутальных формах.

Сегодняшние левые часто повторяют эту логику. Они с презрением отталкивают от себя миллионы разочаровавшихся в неолиберальной системе людей за их «неправильные» взгляды и предрассудки, зато демонстрируют лояльность политической и социальной системе, которая вызывает гнев низов. В результате на критике неолиберального ЕС и его недемократического истеблишмента спекулируют ультраправые и получают голоса недовольных.

 Новый канцлер Австрии - националист Себастьян Куртц

В 1917 г. большевики смогли переступить через свои идеологические схемы и провести аграрную реформу в тех формах, в которых ее требовало крестьянское большинство страны, а не так, как этого требовала их партийная программа. А умеренные социалисты отказывались прислушаться к требованию миллионов немедленно прекратить войну. Мир с буржуазией был для них важнее мира между народами. Сегодняшние левые также зачастую не готовы отказаться от своих догм о миграции или международной политике, вне зависимости от того, что об этом думают миллионы людей на рабочих окраинах.

Также, как и сто лет назад, Европу раздирают глубокие противоречия. Общественное богатство вновь, как и накануне русской революции, оказалось сконцентрировано в руках ничтожного меньшинства. Как и во время первой мировой войны мы вновь видим поднимающийся национализм. Глобальная экономика уже почти десятилетие пребывает в кризисе, подстегивая нарастание международной напряженности. Вокруг вспыхивает все больше локальных, но очень кровавых войн и конфликтов. Риторика политиков и военных достигла такой остроты, что даже большая война между великими державами вновь стала казаться возможной.

Вновь, как и сто лет назад сопротивление этим процессам снизу часто принимает «темные» формы. Демократия может преподнести нам всем массу неприятных сюрпризов. Но, как и сто лет назад, ответственность за эти эксцессы будет лежать в первую очередь на тех, кто сегодня делает все, чтобы ничего не менять.